Я молча киваю.
— Если бы моя мама узнала, она бы убила меня. Ты же знаешь, она достаточно старомодна в своих принципах. Только после свадьбы, и все такое, — добавляет он, ухмыляясь.
— Не помню, чтобы тебя это останавливало, когда ты крутил романы с девчонками в школе.
— Это все было не серьёзно, Кискисс. Ты всегда была для меня особенной, — он притягивает меня к себе и целует в висок.
Я удивлённо поднимаю взгляд вверх, к его глазам.
— Правда, — подтверждает он. — Самая чистая, самая невинная из всех девушек, которых я знаю.
Невинная? Я краснею до кончиков ушей, отворачиваюсь от него и, вспоминая ночь, разделенную на двоих с Питом, закрываю глаза.
Мне стыдно за то, что мне ни капельки не стыдно!
========== Глава 11. Тодд ==========
Знаете, как происходит принятие неизбежного? Сначала перестают светиться глаза, будто внутри кто–то выключил свет, а, может, просто лампа перегорела, или перерезаны провода, и ты понимаешь, что в тебе что–то умерло. Что–то очень важное.
А потом наступает новое рождение. С чем его сравнить? С тем, что твоя душа сгорает до пепла, и остаётся лишь оболочка человека, который продолжает жить, работать, даже шутить и улыбаться иногда… но внутри пусто. Но проходят дни, и этот гулкий и одинокий сосуд постепенно наполняется вновь, а тебе остается лишь подчиниться времени и смириться под его рукой.
Время – вообще странная штука. Говорят, что оно лечит. Нет, это не так. А если и так, то мне явно попался паршивый доктор. Оно не заштопывает дыры в сердце, не склеивает треснувший разум. Время, скорее, художник, чем лекарь. Оно словно наносит слой новой краски на растрескавшийся старый холст, закрывая прошлую печальную картину. Мазками новых знакомств, каплями впечатлений, штрихами эмоций.
Но если хорошо встряхнуть, ударить посильнее молотком воспоминаний, то старые трещины вновь проступят, иногда принося боль, а иногда лишь её отголоски. Но в конце концов ты все же опускаешь руки, перестаешь с ним бороться, позволяя старому художнику рисовать твою новую жизнь.
Я искал её везде, где мог. Я собирал по крупицам каждый факт об очагах Восстания, их лидерах, о диверсионных группах в разных дистриктах, я пытался связаться с Тринадцатым, но не нашёл ничего. И это меня убивает.
Аккуратно перемещаясь по крошечной ванной, я вытираю полотенцем голову. На серой выстиранной материи остаётся кровавый след. Наклоняюсь поближе к зеркалу и провожу большим пальцем по брови — будет шрам. Хорошо, что у меня есть Джеки. Она справилась с рассечённой бровью на ура, правда пришлось солгать, что это я в стойку с листами в пекарне не вписался. Также хорошо, что у меня есть Хорст, который пусть и заехал по моему лицу прикладом, но благодаря ему я спокоен, ощущая, что оказался в этой передряге не один. Ухмыляюсь, вспоминая наше знакомство и случайно возникшую дружбу.
Попасть в тайный оплот сопротивления можно лишь двумя способами: либо ты их найдёшь, либо они тебя. Чаще всего новички приходят «по знакомству», когда тебя рекомендуют уже состоящие в сопротивлении люди.
Свой входной билет я, не задумываясь, сжёг в тот же день, когда узнал о существовании мятежников. Я размышлял почти ночь и пришёл к выводу, что идти туда же, где «служил» хозяин моего имени — слишком рискованно, причём не только для Джеки и Тодда, которых могут разоблачить бывшие знакомые, но и для Прим, которую необходимо держать как можно дальше от опасности.
Но во мне теплилась призрачная невесомая надежда. С каждым днем, отдалявшим меня все дальше от Китнисс, я укреплялся в своём решении.
Ушло несколько месяцев на то, чтобы мой бригадир по имени Август, наконец, меня заметил и «нашёл», и так как адрес на сожженой бумажке не совпадал с названным им, я решил попробовать.
Через неделю мне назначили очную ставку. Первое собеседование в ангаре заброшенной лесопилки. Август оказался вовсе не Августом: не все здесь хотят называть свои реальные имена или фамилии, и именно поэтому я стал Янгом. Просто Янгом.
Их было трое, я был один. Я назвал свое имя и начался допрос: как я пришел к идее стать частью сопротивления, что мне известно о лидерах, и прочий пропагандистский бред. Легенду я придумывал на ходу, ориентируясь на реакцию на мои ответы: рассказал, что работаю на лесопилке, что хочу держать в руках оружие, отстаивая свободу. Поведал о том, как мечтаю присоединиться к Свободному Панему, чтобы найти единомышленников, потому что среди моего окружения нет людей, с которыми я мог бы обсудить запретные темы. Почти всё, кроме лесопилки, было ложью.
Так я попал в Третий отряд. Диверсионный. Самый малочисленный из всех, зато самый, мать его, «весёлый». Каждый командир тут отличается своеобразным чувством юмора. «Оружейник», например, любит забавы ради разыгрывать новеньких, подбрасывая внезапно гранату с криком «Ложись!». Проверяет боевую готовность, юморист.
В мой первый день он объяснял новичкам, среди которых был и я, строение той самой фальшивой гранаты, выдаваемой за боевую, и «случайно» уронил её в толпу ребят, желая себе настроение поднять. Все, как положено, разбежались в разные стороны, попадали на пол, но вдруг на одного из парней сошло озарение: решил, видимо, сломать систему. Он подбежал к гранате, лег на неё и громко крикнул: «Бабаааах!»
Тишину в комнате разорвал мой громкий смех. Почему-то эта выходка показалась мне единственным глотком правды в этом военном театре абсурда.
Командир шутку не оценил, как и реакцию на неё, поэтому спустя десять минут мы с Хорстом, который оказался тем самым парнем, «оттачивали чувство юмора», на пару оттирая штабной сортир.
Ухмыляюсь, вспоминая этот случай, наклеиваю на бровь небольшой пластырь и выхожу из ванной. Наш кот, Лютик Второй или вылезай-из-за-холодильника-идиот, мягко крадется ко мне и трется о ноги, вдруг чего вкусного перепадет. Джеки же сидит напротив маленького зеркала и пытается что–то заплести из своих светлых локонов.
— Не надевай свою футболку: она уже грязная – кидай её сюда, я постираю, — бормочет она, зажимая в зубах пару шпилек, и кивком головы указывает на гору раскиданных по кровати вещей.
Я сгребаю футболку, перекинутую через плечо и бросаю в кучу. Она на секунду оборачивается и застывает, потому что в её глазах ужас.
— О Боже, Тодд. Что это у тебя? Ты что раньше не замечал? — её взгляд испуганно замирает, переходя на мой живот.
Я, перепугавшись, осматриваю свой торс. На
