горячительного по случаю праздника, кричали вслед: «Ряженые! Гляди-ко, в стражников обрядились!» Сие мнение быстро распространилось, и на площадь Красных Цветов черная повозка въехала под всеобщее рукоплескание.
Тут дорогу ей заступила процессия жрецов в шафранных хитонах, величественно шествовавших по направлению к Храму Митры. Впереди выступал бритый старик с витой высокой свечой в руках. Вздернув острый подбородок, он вышагивал с таким видом, словно вел своих сподвижников прямиком в Небесные Сады. Толпа преклоняла колени, вздымала над головами лес рук; тягучее песнопение сопровождало процессию.
Поравнявшись с повозкой, шествие остановилось. Старый жрец уставился на осла, словно это было не обычное вьючное животное, а некий весьма странный и непонятный предмет.
— Мой взор оскорблен, — вымолвил жрец и в знак доказательства своего оскорбления слегка помахал свечой. — Кто сей дерзкий хозяин, забывший об указе, запрещающем выводить домашних животных во время прохода священных процессий?
— Я это, — на сей раз басом молвила госпожа Ишшу, скрывшаяся в теле толстой тарантийки, — ничтожная и недостойная дочь твоя.
— Ты заслуживаешь наказания, — строго сказал служитель Митры. — Стражники, отвезите ее в Железную Башню.
— Но я не виновата, и это не стражники.
— Все мы виновны пред взором Подателя Жизни. И как это — не стражники? Я вижу арестантскую повозку и двух слуг закона.
— Да ведь ты слеп, как же можешь что-либо видеть?
Челюсть жреца поехала вниз. Подобной дерзости он никак не ожидал.
— Ничтожная! — вскричал он дребезжащим старческим голосом. — Ты осмелилась оскорбить служителя Верховного Бога!
— Если позволишь, отче, мой защитник скажет несколько слов в оправдание.
— Защитник? Это еще кто?
— Месьор Длинноух Серый.
Осел, заслышав такие речи госпожи Ишшу, выступил вперед и, подняв трубой хвост, произвел громовой залп непотребных звуков, вызвавших в толпе хохот. Ситуация была столь комичной, что горожане ненадолго позабыли о всегдашнем страхе перед надменными служителями Митры.
Тем временем осел, опустив хвост и обнажив желтые зубы, молвил вполне отчетливым человеческим голосом:
— Старость — не радость. От геморроя хорошо помогает свинцовая вода и толченые тараканы. По столовой ложке три раза после еды.
— О, Пресветлый, спаси меня! — вскричал жрец, роняя свечу. — Наваждение! Наваждение!
— Порошком Черного Лотоса не следует злоупотреблять, — нравоучительно произнес осел, — от этого случаются навязчивые галлюцинации.
Жрецы, все как один, рухнули на колени и принялись творить охранные, отгоняющие демонов и избавляющие от морока молитвы. Толпа безмолвствовала, ожидая, чем окончится сие нежданное противостояние светлых и темных сил.
Темные силы победили: пока старый жрец осенял осла круговыми движениями рук, стремительное облако желтых огней упало на площадь; искры, в коих скрывались бестелесные сущности веселых духов, быстро нашли пристанище — те, кто не успел закрыть рта (и все жрецы оказались в их числе), стали легкой добычей беснующихся элементалов. После чего среди святых мужей случился следующий весьма примечательный разговор:
— Шалтазар-Балтазар сидел на стене? — спросил старый жрец, подбирая с мостовой свечу и с любопытством ее обнюхивая.
— Еще как сидел, — глубокомысленно отвечал один из его сподвижников, — так сидел, что досиделся.
— И как брякнулся, так костей и не сосчитал! — дополнил дискуссию кто-то из младших служителей.
— Что будем делать? — спросил главный.
— А что делать? Отправимся к государю и посоветуем задействовать конницу.
— И рать!
— Ну, и рать, конечно. Пускай кости собирают.
Порешив так, жрецы удалились, приплясывая и высоко подкидывая голенастые ноги в сандалиях из сыромятной кожи. Кто был сей Шалтазар-Балтазар (судя по имени, правитель востока) и откуда он столь неудачно сверзился, навсегда осталось загадкой.
Среди толпы, разодетой для праздника весьма причудливо, уже объятой настроением веселого действа, заминка была недолгой. Многие порешили, что стали свидетелями новых затей, и жрецы были ряжеными. Другие попросту соглашались с первыми, как делали это всегда, ибо следовали народной мудрости, гласящей: «Свой ум клади на полку — проживешь долго». Третьи и вовсе стали вместилищами духов и, внешне оставаясь обычными людьми, своим поведением не вписывались даже в беспредельное разгулье Праздника Плодов.
Долго еще вспоминали тарантийцы те дни: двух стряпчих, кои, задрав черные мантии, неслись сломя голову по улице Святых Даров, в самом центре столицы, выкрикивая на бегу ужасающие речи (месьора Шатолада обвиняли в мужском бессилии и многое другое); почтенную женушку раздатчика работ Пурке — ра, затеявшую обнажаться в присутствии мужа на людях («Какая гадость!» — восклицали многие, узревшие телеса почтенной матроны); карлицу Карлиту, проехавшую верхом на шее у месьора Эртрана (зря рядился ландграф в простого хлебопашца — узнали); трех гвардейцев из Черных Драконов, побросавших оружие и стиравших вместе с прачками белье в Светлых Прудах, тоже вспоминали. И шептались, и затыкали рты детям, и пороли даже, ибо — впоследствии вышел указ, подписанный Светлейшим Обиусом: считать все произошедшее недоразумением и происком демоническим.
Глупые люди не ведают божьего страха. А к таковым в дни Праздника Плодов можно было причислить всех тарантийцев. И без происков элементальих народ дурел: дни свободы от установлений правительственных да жреческих кружили головы. Забывались на эти дни ссоры и междоусобицы, вталкивались в ножны кинжалы, убирались за голенища ножи, прятались кистени и свинцовые гирьки: враждующие, еще вчера готовые проломить голову соперника йри первом удобном случае, восклицали хором «Эвохэ!», и откуда взялась сия здравница, и что она значила — не ведали даже жрецы Митры Пресветлого.
«Эвохэ! Эвохэ!» — вопила толпа по сторонам повозки, когда, направляемые смелой рукой вислоусого десятского, лошаденки влекли ее посреди праздничной круговерти. Рыцарь Дагёклан чутко поддерживал завернутую в попону даму Абегальду, похожую на куколку, готовую стать прекрасной бабочкой, и продолжал размышлять. Железная Рука бывал в Тарантии и хорошо знал столицу; сидя в повозке, которая давно уже стала частью пестрого шествия, он надеялся увидеть знакомую улицу, где помещалась тайная обитель Ордена кампанариев, замаскированная под скобяную лавку, — с тем чтобы туда направиться, вручив судьбу не — медийки соратникам, а себе испросить одежду и оружие.
Он надеялся, что соратники войдут в положение и не станут лишний раз интересоваться, отчего рыцарь Железная Рука бродит по столице Аквилонии в нижнем белье и с голой дамой на руках.
Наблюдениям рыцаря мешала толпа, вздымавшая над головами шесты, увитые виноградными лозами и гирляндами цветов, огромные корзины с разномастными и разноцветными плодами осени, жестяные изображения Митры в образе солнца и куски холстины, раскрашенные в цвета гильдий.
Между толпой блестели яркие искры: стеклянные безделушки простонародья смешивались с драгоценностями знати, странно смотревшимися на потертых крестьянских платьях и заплатанных куртках ремесленников, в которые те рядились. Переодетых вельмож узнать, впрочем, было весьма нетрудно и без драгоценностей: количество заплат и дырок на их одеждах явно превосходило все разумные пределы.
В воздухе висел неумолчный звон тамбалин, блеяли дудки, верещали свирели, гулко и веско били тампаны. Шествия представителей разных кварталов Тарантии сливались воедино на главной улице столицы, ведущей к Храму Тысячи Лучей. Теперь, когда все шли в затылок друг другу, впереди возник
