На следующий день заниматься каратэ, как хотел Волков, не получилось, зато обучение с винтовками прошло так, как он не то, что не хотел, но даже и не предполагал, что такое может быть. Занятия велись по исключительно развернутой программе, да еще и в условиях, приближенных к боевым. Причем, на столько приближенных, что и не отличишь…
Не успели бойцы первого батальона второго стрелкового полка Первой Соединенной стрелковой дивизии имени Советско-Японской Дружбы закончить с борщом — сегодня был день Советской кухни, и перейти к гречневой каше с тушенкой, как в расположении разорвался первый снаряд. Горнисты затрубили тревогу, и красноармейцы рванулись из-за столов, разбегаясь в разные стороны, точно тараканы от тапка. Командиры надорвали глотки, прежде чем удалось восстановить хоть какое-то подобие дисциплины, после чего батальон наконец занял заранее намеченные районы и узлы сопротивления, готовясь отразить китайскую атаку. Которая не замедлила воспоследовать…
Всеволод оглядел двухэтажный дом, который занимали два отделения его взвода. Постучал кулаком в хлипкие стены, пробил одну из них сильным коротким ударом кулака, зло харкнул, одновременно поминая китайских строителей, их матерей, китайского императора и весь Китай в целом, добавил непонятную даже для тех, кто знал русский язык, фразу: «Что ж они, что дома, что автомобили, что одежку всегда из дерьма-то лепят?» и громко приказал:
— Второй этаж не занимать! Стены — сносить к еб…ям, валите на баррикаду! Командиры отделений, ко мне!
Побежавшие Фрумкин и Танака, тоже только сегодня утром прикрепивший два треугольника в петлицы, получили приказ выделить по три человека на срочную подготовку ровиков-укрытий.
Фанза[2] завалилась с громким треском, подняв клубы желтой пыли. Где-то завыли китайцы — решили, должно быть, что это их снаряды дом сломали. «Пусть их, — хмыкнул про себя Волков. — Авось, по нам меньше стрелять будут…», и поспешил выбирать позиции для пулеметов…
Пыхтя и отдуваясь к ним прибежали двое — расчет станкового пулемета. Они притащили с собой потертый максим, с еще гладким, медным кожухом, и тут же бестолково заметались, пытаясь выбрать место для его установки.
— Отставить мельтешить! — рыкнул Волков. — Патронов сколько с собой? Вода для охлаждения есть?
Услышав в ответ, что патронов — комплект, все четыре ленты, а сменной воды у них нет, потому что не в чем тащить, Всеволод мученически застонал, а потом пообещал им извращенную половую связь с пулеметом и полковым конным парком, если вот прямо сейчас здесь не будет тройного боекомплекта и хотя бы одной канистры воды. Пулеметчики, один из которых увидел свет на берегах Волги, а второй — в Муромских лесах, поверили, прониклись и бодрой рысью унеслись добывать требуемое. Волков, хекнув от натуги, взгромоздил тяжеленный пулемет себе на плечи и, чуть пошатываясь, припустил к, бог весть зачем здесь поставленной, небольшой кирпичной будке. Он уже давно присмотрел ее для себя, в качестве фланговой пулеметной точки, но станкач тут явно полезнее будет …
Минут через пятнадцать, он снова оглядел свою позицию. Два отделения залегли, создав относительно ровную цепь, выставив над баррикадой стволы винтовок. Вспомнились занятия с комроты Цудой, и Всеволод явственно услышал чуть скрипучий голос командира: «Стрельба залпами является необходимой помощью пулеметам в обороне. Плотный залповый огонь останавливает атакующего противника…» Все правильно: здесь автоматов нет, а трехлинейка — она трехлинейка и есть. Двенадцать выстрелов в минуту. И то, если стрелок обученный и выдрессированный. А таких здесь как-то не наблюдается: японцы вон — уже по году отслужили, а все в каратэ играть пытаются. Так что про своих, советских говорить, которые и полугода в армии не пробыли? Надо залпами бить…
И тут вдруг в памяти возникла та самая памятная последняя пьянка, которую устроил его отец для своих друзей-товарищей-сослуживцев-однополчан, когда он ТАМ вернулся из ТОЙ армии. Всеволод уже успел опьянеть, слегка протрезветь и снова захмелеть, когда кто-то, кажется — дядя Леша, вдруг громыхнул своим трубным басом, обращаясь к отцу:
— Да мы тебя всю жизнь должны водкой поить! И свечки за тебя в церкви ставить! Помнишь, как ты нашу цепь прореживал? С той стороны пулеметы лупят, а ты между нами бегаешь, и ногами — под ребра. «Рассоситесь! — орешь. — Расползайтесь, мать вашу так! Ща накроют, и всех разом!» Было такое? Вот то-то! И распинал нас по двойкам. И у нас тогда только Вовчик и Баян легли. А у соседей в тот раз — два, а то и три десятка двухсотых! И ты теперь говоришь, что я тебе не должен? Что ж ты из меня, Севка, гада-то делаешь?!
Воспоминание обожгло парня, точно раскаленным железом. Он еще раз оглядел залёгших за баррикадой и рявкнул так, что с уцелевшего забора посыпались мелкие камешки:
— А ну, уроды, рассредоточиться! Разбиться на двойки, и чтобы между двойками не меньше десяти шагов! Шевелись, муфлоны беременные!
Он подбежал к баррикаде и принялся сапогами распихивать обалдевших бойцов. А в голове Волкова билось только: «Успеть бы! Ну, да папаня успел, а я, что — хуже, что ли?»
Он успел. Успел растолкать своих подчиненных, и сам успел плюхнуться в сточную канаву, шедшую вдоль улицы. А через секунду улицу накрыли трехдюймовые минометы Стокса…
Мины летели с противным шипением. Глухое «квак» выстрела, а потом — будто открыли баллон с газом. Всеволод рискнул приподнять голову и пораженно выругался. Ему удалось заметить летящую мину, которая весело кувыркалась в полете[3]. «Да что они там, кирпичами что ли стреляют?» — подумалось Волкову. Впрочем, забивать голову посторонними мыслями было некогда: раздался истошный вопль «Цилай!»[4], и на улицу повалили китайцы. Они бежали, неуклюже выставив вперед винтовки с примкнутыми штыками. Всеволод презрительно скривился, а в голове промелькнуло читанное где-то: «Оружие, сволочи, как бабы держат»[5]. Он прижал к плечу приклад «дегтяря», примерился и дал первую очередь.
Бежавшие первыми рухнули, словно у них выдернули землю из-под ног. Часто-часто захлопали винтовки красноармейцев, слева зарычал второй «ручник». Китайцы развернулись, и все так же, в полный рост, бросились наутек. Им били в спину, и Волков с какой-то непонятной гордостью отметил, что на улице осталось не менее десятка тел в голубоватой форме. «А ведь это еще «станкач» молчал», — удовлетворенно подумал Всеволод и вдруг
