Мы проходили мимо дверных проемов, но людей там, к счастью, не было. Если бы были, мне пришлось бы заставить Гуса их пристрелить и тотчас резко изменить свои планы. Вместо этого Гус зашел в свой кабинет, который являлся чем-то вроде центра безопасности. Там стояло несколько мониторов, и на какое-то ужасное мгновение я встревожилась, что где-нибудь могла сработать сигнализация или я пропустила какую-нибудь камеру. Но все виды, отображавшиеся на мониторах, были в числе тех, что я тщательно избегала. Никакой сигнализации не было слышно. Система безопасности объекта нравилась мне все меньше и меньше. Мой охранник уселся на стул, властно проговорил в рацию: «Все чисто», и принялся без особого интереса пялиться в мониторы. Все это дало мне не так много информации, поэтому я коснулась его разума и ввела его в глубокий сон.
После этого я смогла получше осмотреться вокруг. На мониторах были видны стрельбище, подъездная дорога и вертолетная площадка. Было и несколько видов с камер в помещениях – они-то и интересовали меня больше всего. Там везде горел свет, и создавалось ощущение вопиющего перерасхода электричества, но это, видимо, было необходимо из-за отсутствия окон. Я увидела гараж с какими-то машинами и грузовиками – все скучного коричневого цвета. И просторное помещение, похожее на удручающе дешевое сочетание столовой и спортзала.
Было две раздевалки с душевыми, явно задуманные таким образом, чтобы моющиеся в них не чувствовали никакого уединения. Ни барьеров, ни перегородок – просто ряд душевых головок. А тот факт, что там были развешены камеры, и вовсе бросал меня в дрожь. Это были душевые для учащихся? В Имении-то мне приходилось делить свою только с соседкой по комнате. В том, что подростки лишаются личного пространства, нет ничего хорошего – особенно при том, что среди них есть существенные генетические отличия. Еще и этот спартанский вид помещения: ни плитки, ни краски – голый бетон. Самым заметным «украшением» здесь был ряд крюков вдоль стены. Хорошо хоть мальчики и девочки жили отдельно, если только это не был случай, когда приходилось селить детей с чудны́ми физическими особенностями в одной комнате, а без них – в другой.
Потом я увидела общежитие. Две комнаты, в одной ряд из шести кроватей, в другой – из восьми. Они также были освещены, но их обитатели, похоже, спали довольно безмятежно. Никаких реальных удобств здесь тоже не было. Ни шкафов для одежды, ни занавесок на кроватях, которые предоставили бы им хоть немного свободы. Как в тюрьме. Я благодарила бога, что не попала сюда ребенком.
Это уже давало мне кое-какое представление о данном месте, но нужно было узнать больше. Здесь должны были быть какие-то кабинеты, классы. Судя по всему, наблюдение велось только за учащимися и прилегающей территорией, хотя комплекс включал еще несколько других зданий. Где-то ведь им надо хранить свои записи. На стене висела схематичная карта со светящимися лампочками, которыми, как я поняла, обозначались камеры и датчики сигнализации. Немного сориентировавшись, я поняла, что находилась в месте, которое на карте скромно именовалось администрацией. Остальные здания были подписаны как: жилой модуль, учебный корпус и хозяйственная часть – но самым большим, причем с большим отрывом, был медблок. Поскольку проверять остальные здания у меня не было времени, я вышла прогуляться вокруг администрации. К тому же меня как бюрократа всегда тянуло к канцелярским шкафам.
Дальнейшие исследования открыли мне складские помещения, мини-кухню и, наконец, офисы. Я даже удивилась, когда обнаружила, что при всей примитивности системы наблюдения запереть двери они не забыли. Видимо, опасались, что здесь будут слоняться ученики. Однако запертая дверь не была для меня препятствием, ведь нас основательно учили «изящному искусству взлома и проникновения», как называл это наш преподаватель. Я сняла свои шерстяные перчатки с обрезанными кончиками пальцев и натянула латексные. Отпечатки, сама понимаешь. Немного повозившись с отмычкой, я очутилась в одном из офисов. Компьютеры, кофе-машины, увядающие растения. Я осторожно прикрыла за собой дверь – не хотела, чтобы сюда вошел кто-нибудь из друзей Гуса.
Из каких-то заметок на одном из столов следовало, что вся эта база носит название Лагерь Гай, что, по-моему, звучит так, словно может одновременно относиться и к вооруженным силам, и к сфере отдыха. Как место, куда можно отправить разжиревших римских легионеров в летний отпуск. Шкафы с документами выглядели так, будто обладали величайшим потенциалом для хранения полезной информации. Компьютеры компьютерами, но их замки я так легко, как на дверях, не взломаю. Поэтому я дала поработать пальцам. И обнаружила несколько любопытных фактов, пусть они и касались только финансовых дел и сведений об учениках. Остальная информация, очевидно, хранилась в архиве или каком-то другом офисе.
Самым ранним записям об этом лагере, которые я нашла, было двадцать лет. Я просмотрела финансовые отчеты. Нужно было только найти подтверждение того, что недостающие средства поступали именно сюда. И я его нашла. Достаточно было взглянуть на те чертовы номера счетов (которые я к тому времени выучила наизусть, потому что просматривала записи слишком часто). Также мне было любопытно узнать, на что эти деньги тратились, поскольку ни на какую роскошь здесь не было и намека. Оказалось, значительная часть средств приходилась на плату за обучение и хирургическое оборудование. Не знаю, кого в этом лагере нанимают преподавать, но получают эти люди больше, чем учителя настоящего Имения, а там у нас работают лучшие. Хирурги же зарабатывают и того больше. Я выписала себе несколько имен преподавателей и врачей, а потом глянула на часы.
В запасе оставалось еще полчаса, а потом следовало оттуда выбираться.
Что дальше? Я обратилась к делам учеников. Судя по всему, в этой школе ребят держали дольше, чем в Имении. Они не покидали ее до двадцати трех лет, когда их направляли в какое-то место, которое называлось Альбионом. Вот только выяснить, где этот Альбион мог находиться, мне никак не удавалось. Но где бы он ни находился, людей там явно было немного. Лагерь Гай выпускал всего около пятнадцати человек в год. И это совсем не укладывалось в голове. То есть
