Зрительские места, как и в прошлые разы, были полны народом. И не лень же этим людям приходить сюда в такую жару, сидеть под этим солнцепёком, чтобы видеть одно и то же. Раз за разом. И после этого они ещё говорят, что тёмные эльфы жестоки.
Странный юноша стоял на другом конце арены. Сейчас, под лучами солнца, его одежда была настолько белой, что резала глаза.
Кажется, глашатай назвала его имя, но Элрион не расслышал из-за рокота толпы. Восторженные возгласы отдались в голове гулким эхом.
«Видишь, они радуются тому, что ты умрёшь. Тому, что тебя убьют прямо на их глазах, — голос Елены вдруг прозвучал так, словно она стояла прямо за спиной. Элрион с трудом подавил желание обернуться. — Видишь, я же говорила, что этот мир тебя ненавидит. Говорила, что все всегда будут против тебя. И только я…»
Где-то далеко, кажется, под самым небом ударил гонг. И сердце глухо стукнулось о рёбра, словно бы вторя ему.
Этот человек не просил его сдерживаться, он говорил лишь о сражении. Значит, можно хотя бы развлечься и выплеснуть всю накопившуюся злость.
У Элриона осталась лишь одна перчатка, всё остальное оружие либо пришло в негодность, либо было отобрано стражей. Но даже так он ухитрился уложить уже четверых. Добить их, к сожалению, не давали. Таковы уж правила — на этой арене умирают лишь «монстры».
Каждый шаг казался неимоверно тяжёлым и медленным, словно Элриону на каждую ногу привесили по железной гире. Мускулы отзывались тягучей и непрерывной болью. Ныли даже кости. Но Элрион всё равно продолжал упрямо нестись вперёд, ненавидя весь этот мир настолько же, насколько мир ненавидел его.
Странный клирик просто стоял, не поставил ни единого щита, ни призвал ни единой реликвии. Казалось, что он не верит в то, что Элрион всерьёз собрался его атаковать. Что ж, за это неверие он и поплатится.
Хоть каждое движение и было намного медленнее, чем обычно, но всё же у Элриона определённо был шанс. Он размахнулся, метя когтями в плечо, уже почти видя, как на белоснежной ткани вспыхивает ярко-алая полоса.
Ещё секунда и когти вспороли пустоту. Клирик увернулся так легко, лишь немного отведя плечо в сторону. И тут же ударил Элриона жезлом в затылок.
На несколько секунд всё смешалось. Свет сделался более ярким и жгучим, тьма углубилась, став чернее и холоднее. По позвоночнику пробежал разряд тока, заставив тело онеметь. Привёл в чувство лишь удар о землю. Песок попал в глаза, но в них и так всё было темно и размыто.
Вскочив на ноги, которых Элрион совершенно не чувствовал, он нанёс новый удар, ориентируясь лишь на звук. Сначала он услышал металлический скрежет, только потом понял, что удар блокировали жезлом. Еще через мгновение Элрион увидел белый всполох.
Он отскочил в сторону скорее рефлекторно. Белёсая, слепящая молния с треском пронеслась всего в паре сантиметров. Клирик усмехнулся. Кажется, его всё это лишь веселило. А Элриона бесило то, как легко он сражается, будто играючи. Конечно, попробовал бы он сражаться с его ранами. Вот будь они в равных условиях, вот тогда…
Ещё одна молния рассекла воздух, но Элрион поднырнул под неё. Всего мгновение на замах, и резкий выпад вперёд.
Вид длинной раны, появившейся на скуле клирика, вызвал в душе Элриона необъяснимое чувство торжества. На самом деле он метил в висок, но и так уже было неплохо.
На этом ненастоящем, будто фарфоровом лице кровь казалась лишь случайным мазком ярко-красной краски. За мгновение до удара, Элриону казалось, что вместо раны должна остаться трещина.
Выражение лица клирика не изменилось ни на секунду, он будто вовсе и не заметил, что ему нанесли рану. На его губах играла всё та же лёгкая улыбка. Всё происходящее продолжало оставаться лишь игрой. Игрой, которая должна была вот-вот закончиться.
Элрион не заметил, как клирик успел поднести жезл к его груди. Он понял это лишь тогда, когда разряд электричества, обжигающе-белый, бесконечно яркий, ударился в его сердце, заставив его остановиться.
Когда сердце вдруг перестаёт биться становится так оглушительно тихо. Элрион впервые испытал это чувство, когда бесконечная тишина, зародившаяся где-то в твоей груди, вдруг разрастается, поглощая и тебя самого, и мир вокруг. Вскоре не остаётся ни единого звука, ни теней, ни света. Тебя самого не остаётся тоже.
***
Он снова видел Елену. Она стояла рядом, смотря на него сверху вниз. Ни острой улыбки, ни огненного блеска в глазах. Она смотрела на него печальным, тоскливым взглядом, и что-то вдруг заболело там, где ещё совсем недавно было сердце.
Губы Елены раскрылись, и голос её, обычно звонкий и сильный, показался далёким шёпотом ветра.
Она сказала ему: «Я же говорила тебе, верить только мне. Я же говорила, что другие тебя предадут и погубят. Но ты ослушался меня, глупый мальчишка.»
— Нет, — пробормотал он так тихо, что собственный голос показался чужим. — Ты врала мне с самого начала. Так что я предам тебя. И кого бы то ни было другого. Я предам всех, лишь бы остаться самим собой.
Образ Елены всё так же стоял перед внутренним взором. И, наверное, это была смерть, потому что все предатели заслуживают смерти.
***
Открыв глаза, Элрион долго смотрел в потолок, словно привыкая к тому, что снова может видеть, чувствовать, слышать. Сердце билось оглушительно громко, как бы доказывая, что оно всё ещё здесь. И что сам Элрион всё ещё здесь. Лежит в каком-то незнакомом доме, на незнакомой, но удобной кровати, и в глаза ему бьёт совсем незнакомое солнце.
Он очнулся от смерти так же, как просыпаются после долгого сна, но сам ещё не мог в это поверить.
— Долго ты, — раздался этот спокойный, чуть насмешливый голос, — я уже думал, что случайно тебя убил.
— Не дождёшься, — прохрипел Элрион.
— Ну останавливать сердце достаточно опасно, так что всё могло случиться.
— Ты не был уверен, что я выживу, да? — спросил Элрион, усмехнувшись.
— Но рискнуть стоило. Терять было нечего.
Да, нечего. Всего лишь жизнь.
Клирик сидел напротив окна за письменным столом, и мягкий свет дневного солнца выбеливал его кожу ещё сильнее. Раны на скуле уже не было, и даже скола от неё не осталось, лишь ровный фарфор.
— Если ты думаешь, что я теперь буду верен тебе до гробовой доски, то можешь добить меня прямо сейчас, — зачем-то сказал Элрион.
— Я не настолько глуп, чтобы рассчитывать на что-то подобное, — он пожал плечами и оправил прядь волос, упавшую на лицо.
— То есть, тебя устраивает то, что я могу
