Соранико никогда не любила туман. Туманная погода всегда наводила на ведьму грустные мысли, напоминая о том, ненавистном ей дне. Сегодня как на зло проклятый туман плотной пеленой укутал всё за окном и, кажется, даже в дом пробрался. Соранико ненавидела вспоминать, она бы желала стереть себе память о том дне, и о том, что было до него. Но, скорее всего, это было бы предательством.
В тот день всё тоже было подёрнуто призрачно-белой пеленой. Мир за окном казался каким-то мёртвым, нереальным. Или она сама тогда не хотела верить в его реальность. Соранико сидела в пустой и холодной гостиной, смотря на мертвенно бледный пейзаж. Иногда ведьме чудилось что-то в тумане, но каждый раз приходилось убежать себя, что это лишь обман зрения.
Он тогда прошёл мимо неё очень быстро, даже не замедлился и, уж конечно, не обернулся. На самом деле он хотел, но не нашёл в себе сил взглянуть ей в глаза. Соранико тогда тоже не обернулась, ничего не сказала, не остановила. Она почему-то тогда всерьёз задумалась над тем, кому сейчас хуже ей или ему? Только потом она поняла, что горе не сравнивают.
Дверь тихо открылась за её спиной, даже не скрипнув, и так же тихо закрылась. Тогда краем сознания она отметила, как это до странного на него не похоже. Ведь обычно он не входил в помещения, а врывался, громко хлопая дверью, возвещая о приходе такой великой персоны. А что же теперь? Крадётся как вор, как преступник.
— Пришёл наконец?
Когда дверь захлопнулась за его спиной, Лайт почувствовал непривычный холод этого помещения, который так странно слился с холодом голоса хозяина комнаты. Душу клирика захватило какое-то странное чувство, словно он ошибся дверью или домом, словно он пришёл не туда. Он помнил этот кабинет и этот дом совсем другими. Раньше он проводил тут достаточно много времени. Теперь же невольно задался вопросом, как ему удавалось так легко игнорировать этот холод и давящую атмосферу?
— Только не говори, что скучал, — клирик сам удивился тому, сколько яда в этой фразе. Разве это он хотел сказать?
Его собеседник лишь безразлично хмыкнул и поправил бинты, закрывающие половину лица. Скорее всего, останется шрам.
— Где тебя носило все эти дни? — задал новый вопрос Гензаи, нотки беспокойства едва слышно пробились через пелену притворного безразличия.
Лайту почему-то стало от этого смешно, но он сдержал этот странный почти истерический смех. Какое ему дело? Какое вообще всем им дело до такого, как он? Лайт был уверен, что знает о чём они все думают. Он должен был умереть тогда. Хуже того, он сам так думал.
— Не делай вид, будто тебя это действительно волнует, — клирик нацепил на своё лицо издевательскую ухмылку, — я сам знаю, что вас всех от меня воротит, но не волнуйся, я не на долго. Я ухожу. Теперь насовсем, — ему пришлось приложить колоссальное усилие, чтобы выдоить из себя эти страшные слова. Если бы ему кто-то хотя бы месяц назад сказал, что он уйдёт из своей собственной родной гильдии, которую он сам со своим лучшим другом создавал годами, Лайт бы рассмеялся этому человеку в лицо. А теперь воплощалось в жизнь то, что он считал абсурдом.
Гензаи молчал. Тёмные волосы упали на лицо, закрывая единственный глаз. Взгляд ассасина был потуплен. Казалось, он вдруг решил рассмотреть что-то на поверхности своего стола, на который опирался локтями. Несколько минут протянулись в странном напряжённом молчании. Такого молчания между ними никогда раньше не возникало.
— Значит сбегаешь? — Гензаи всё же решил разрушить тягостную тишину.
— Самоустраняюсь, — бесцветным голосом ответил Лайт. Все его эмоции и чувства поглотила эта немая тишина.
Клирик уже было хотел развернуться и уйти, но его ноги словно примёрзли к полу. Всё его тело закоченело, он не мог сделать и шагу прочь из этой комнаты. Его пробирал озноб. Его трясло словно в лихорадке. Он буквально чувствовал, что сейчас будут произнесены те слова, которых он боялся больше всего на свете.
— А ведь она погибла из-за тебя, — «вместо тебя» мысленно исправил Лайт, — собой пожертвовала, чтобы ты жил. А ты «самоустраняешься» значит, — Гензаи резко откинулся на спинку кресла, из его горла вырвался странный, почти истерический смешок. — Как же всё то, что ты до этого твердил? Что хочешь создать место, которое бы для всех было домом? Что гильдия — это семья? Это всё была грёбаная ложь?!
Глаза друга пылали гневом и ненавистью. Но Лайт решил, что пусть уж лучше все ненавидят и винят его, а не себя. Он решил, что может это стерпеть, что это принесёт друзьям меньше боли. Решил сам за них, ничего ни у кого не спросив. Впредь всегда он поступал так же.
— Возможно, — тихо пробормотал он, сам удивляясь тому, как жалко звучит его голос.
— Вот как, — Гензаи фыркнул, рот его как-то странно скривился, будто ассасин увидел что-то мерзкое. — Отлично. Вали. Вали туда, откуда пришёл. Да хоть в саму Бездну провались!
— Это я и собираюсь сделать.
Бросив эту короткую фразу, Лайт развернулся и вышел, тихо закрыв за собой дверь в некогда родной кабинет, оставив там некогда близкого человека.
Выйдя в гостиную, он остановился. Знал, что не должен был останавливаться, что если он посмотрит на неё уйти будет сложнее, но всё равно совершил эту ошибку.
Соранико не отрываясь смотрела в окно на непроглядный туман. Прямые иссиня-чёрные волосы, собранные в высокий хвост, водопадом спускаются вниз почти до талии. Напряжённая поза и идеально прямая спина. Соранико такая стойкая и уверенная даже сейчас. Раньше ей было для кого быть сильной и стойкой, было кого защищать. Раньше за этой спиной было кому прятаться. Лайт хотел что-то сказать ей, но вдруг словно онемел. Он будто в один момент утратил саму физическую возможность говорить, забыв как нужно произносить звуки.
— Что я должна сказать в таком случае? «прощай»? «до встречи»? или «убирайся»? — спросила Соранико с холодным смешком. Тёмные глаза её всё так же смотрели в окно, на отражавшегося в стекле клирика.
— Я бы предпочёл третье. Не думаю, что после всего ты захочешь ещё со мной встретиться, а «прощать» мне тебя не за что, — странное онемение пропало, но он всё ещё не мог найти в себе силы оторвать взгляда от спины волшебницы.
— Ей тоже не за что тебя прощать, — вдруг сказала Соранико, — Хана сама так решила, — голос
