— Преждерожденный не достиг надлежащего умения перекладывать с нихонского на язык русичей, — уклонился Кириамэ.
— Обмен, — мгновенно предложил Гардиано. Коснулся пальцами губ и незнакомым царевичу мягким голосом, с завораживающим разум легким запинанием выговорил: — Юне. Дуо. Трес.
Ледяная маска спокойствия Ёширо на миг дала трещину. В непонятных Пересвету словах таились отголоски минувшей ночи, секрет, принадлежавший только этим двоим. Порог, за который ему не шагнуть, дверь, от которой ему не вручили златого ключа. Три коротких словечка, вынудивших обычно несговорчивого нихонского принца пойти на попятный и суливших взамен горсти слов некую дорогую награду.
Кириамэ чуть повел плечом. С преувеличенным вниманием глядя на желтоватый листок с черными буквицами, отрывисто и колко произнес, как выстрелил в недосягаемую цель из тугого лука:
— Скрипи, перо. Лети, строка. Продлись, мгновенье.
— Аххх, — свистяще выдохнул сквозь зубы Гай. Долгий, оглушающий удар сердца Пересвет видел, как ромей улыбается — не узким насмешливым ртом, но просиявшими от глубинного, сердечного восторга глазищами, темными и влекущим как омут — и твердо решил, что когда-нибудь точно прибьет чуженина. Своеручно утопит в Молочной реке. Или из кожи вон вылезет, лишь бы сызнова поймать эту улыбку. Чтобы она обжигающе вспыхнула только для него одного… ну ладно, пусть ликующий отсвет упадет и на Ёжика, потому что Кириамэ дозволено все и еще малость сверх того.
Пересвет заснул, еще толком не уронив голову на подушку и едва рухнув в ленивые, податливые объятия перины. Ему казалось, мимо легкими тенями просквозили две, а то и три ночи, прежде чем его лица бережно коснулись прохладные пальцы. От пальцев едва уловимо пахло влажной ветреной свежестью и речной сыростью.
— Я не сплю, — заплетающимся языком выговорил царевич. — Ёжик, ты? Случилось что? Изловили кого?
— К воротам крепости пришел Джанко, — негромко известил Кириамэ. — Ромалы услышали, что ты вернулся в город.
— И требуют обратно своего коня, — догадался Пересвет, с трудом разлепляя глаза. — Ох. Сейчас встану. Пусть кто-нибудь живенько метнется к воротам и убедит Джанко, что я в мыслях не имел присвоить их ненаглядного Арысь-поле. Тот сам вздумал податься к нам на конюшню. Мол, тут кормят лучше и с потолка не каплет.
— Он пожаловал не за конем, — легким прикосновением холодного пальца Ёширо сызнова очертил кончиком скулу царевича, и Пересвет пожалел, что не родился котом-котофеичем. Имел бы полное право мурлыкать в свое удовольствие. — Он хочет поговорить с тобой. Ты ведь сулил ему награду за сведения о пропавших людях?
— Сулил, а как же, — вскинулся Пересвет. Сонную одурь как рукой сняло, хотя до сердечного колотья хотелось, чтобы Ёжик остался покойно сидеть на краю постели.
— Я оставил там Гардиано. Он как раз пытался втянуть ромалы в перебранку, так что поторопись, — Кириамэ ловко уклонился от попыток царевича облапить его за талию, тонкую и гибкую, как у красной девицы. Пришлось вскакивать и торопливо собираться, прыгая на одной ноге и влезая в сапог. Застегнуть толком десяток мелких серебряных пуговичек кафтана и затянуть ремень Пересвету удалось только во дворе, а взъерошенные кудри приглаживать растопыренной пятерней.
По доброте и снисходительности друзей царевич мирно провалялся в почивальне почти до самого вечера. Золотистый шар солнца, чуть подернутый сизыми облачками, висел над самым резным коньком царского терема, потихоньку скатываясь вниз по крутому изгибу черепичатой кровли.
Вопреки опасениям Ёширо, вожак ромалы и Гардиано в совершеннейшем согласии устроились под навесом над ступеньками, ведущими на окружную галерею, на двоих разъедая что-то из увернутого берестяного кулька. Малость принюхавшись, Пересвет опознал снетков прошлогоднего улова, подкопчённых над яблоневой стружкой.
— Доброго тебе… вечера, — Пересвет махнул чрезмерно бдительному дозорному, подозрительно косившемуся на странноватого позднего гостя царевича — мол, все в порядке. — Вот он я, бежал со всех ног, даже глаза продрать как следует не успел. Что ты хотел поведать?
— Ты спрашивал про девицу Алёну со двора боярина Негодовича, — ромалы встал, привычно заложив ладони за широкий, тканый пестрыми нитями пояс. — Ту, что днями сгинула невесть куда.
— Просил, а как же, — яростно затряс головой царевич. — Сказывай, не тяни! — он запоздало вспомнил, что не прихватил с собой кошеля. — Ох. Извини, торопился. Сейчас сгоняю кого за серебром, ладно?
— Сперва выслушай, потом деньгами звени, — рассудительно заметил Джанко. — Может статься, моя новость тебе вовсе и не в новость. Или в ней нет особого проку. Мои люди слушали там и тут, и вот что вызнали — девица Алёна частенько захаживала в большую лавку под пером и свечой. Там, где эллины от превеликой своей мудрости свитками да книгами торгуют. Наведывалась она туда не столько ради книг, как ради одного из тамошних сидельцев. Разговоры долгие разговаривала, иной раз он ее до дому провожал. В день, когда девица пропала, видели, как она входила в лавку и как выходила за дверь. Живая и здоровая. А вот как она добралась до дома — никто не видывал.
— Она возвращалась из книжной лавки одна? — слету уточнил Гардиано. — Уходя, не повздорила со своим приятелем? Парень не бежал за ней, умоляя все простить, или угрожая ославить на весь город?
Джанко помолчал, размышляя.
— Нет, — наконец вымолвил он. — Они не ссорились, но к родному дому девица возвращалась сама. Там идти всего ничего, две улицы и три перекрёстка.
— Тем не менее, где-то среди перекрестков Алёна ухитрилась пропасть, — Гай задумчиво отгрыз у снетка куцый хвост и с досадой выплюнул. — Кто-то подстерег ее? Она встретила кого-то и этот кто-то убедил девчонку свернуть с людной улицы в малолюдный переулок, а там набросил ей мешок на голову?
— Лавка под свечой и пером — это ж «Златое слово», — запоздало смекнул Пересвет. Оправдав себя тем, что еще толком не пробудился. — Мы сами туда наведывались, за твоей книгой. Но у почтенного Мануция трудится по меньшей мере пять сидельцев, переписчиков и чтецов. С которым водила знакомство Алёна?
— С молодым, — уверенно ответил Джанко.
— Так они там все не старцы расслабленные!
— С тем, которого кличут Аврелием.
Пересвет в недоумении свел брови. Конечно, он прекрасно помнил чтеца из книжной лавки — того, что поведал им о невеселой жизни Гая Гардиано и после согласился перевести для царевича вирши на латинянском. Степенный и сдержанный
