Каким-то образом они таки взобрались наверх. Пролезли в люк и оказались на этаже, который почти полностью занимал округлым телом огромный ржавый бак. Прижавшись к нему спиной, отдуваясь, Мишка неожиданно признался:
– Слушай, я там, на лестнице, чуть не обосрался от страха.
– Ага, – согласился с ним Веня. – Я тоже…
Как же он был благодарен другу за это совсем не стыдное, как оказалось, признание! Они посмотрели друг на друга и прыснули со смеху.
– Ну, что там дальше? – спросил Мишка.
Они обошли вокруг бака и по деревянной теперь уже стремянке взобрались на крышу башни. Там, прямо над верхним люком, была построена деревянная будка, которую, судя по количеству помета, облюбовали голуби. Птиц видно не было, возможно, они улетели, испуганные их шумным вторжением, зато полно было какой-то гнусной мошкары, которая тут же облепила им лица. Отплевываясь и отмахиваясь руками, они выглянули наружу и обомлели. Простор, и даль, и свет открылись им, точно другая неведомая жизнь.
«Вознаграждены!» – пронеслось в голове у Лиса.
Как тогда они спустились с башни обратно, он, кстати, не помнил совершенно. Словно и не было спуска. Похоже, что и теперь спуск по лестнице вниз для него не запланирован.
Лису показалось странным, что вспомнился ему именно тот, давний его подъем на башню, который был в детстве. А вот про тот, из прежней жизни, про который ему так старательно напоминали и который он проделал, возможно, по этим самым ступеням, – про него он не помнил ничего совершенно, словно никогда и не было. Не загорался в нем огонек, не отзывались чувства. Не ощущал он связи своей с тем миром, с той жизнью. Хотя произошедшие тогда события, как он успел их понять, были ясны ему во всех деталях. Так, может, все же ничего не было?
Он остановился, чтобы немного отдохнуть и перевести дух. Чуть выше на стене горел один из ставших уже редкими факелов. Лис осторожно посмотрел вниз. Где-то в безумной глубине плавало желтое пятно света. Он посмотрел вверх. Такое же пятно было и там, на таком же расстоянии. Ему подумалось, что он совершает переход от одного пятна до другого, от света к свету, и, если вдуматься, так оно и было. Теперь же он пребывал в полумраке, застряв на половине пути. Завис между мирами, и пока еще был волен выбрать любой из них. Но волен ли? Это вряд ли, вздохнул он, совершенно отчетливо осознав, что пути назад уже нет. «Ты покинул берег свой родной, а к другому так и не пристал…» – пропело ему услужливое сознание. Или кто еще там, в голове, с ним разговаривает? Он снова посмотрел вперед. Вон он, берег-то. Хотя даже и не берег. Всего лишь место, с которого берег может быть виден. И кто знает, что он собой представляет.
Оттолкнувшись от стены, Лис продолжил карабкаться вверх.
Он еще так говорил себе, будто успокаивал, – вверх, хотя давно уже не был в том уверен. Иногда ему казалось, что не вверх он путь держит, а вниз или еще куда-то, и он не мог понять, то ли это вестибулярный аппарат его начал давать сбой, то ли пространство вокруг стало меняться. Это сбивало с толку и раздражало. Чтобы отвлечься, стал вспоминать все, что было не было с ним и не с ним. Неожиданно события чужой жизни, которую приписывали ему, те события, что были известны ему лишь по чужим рассказам и по обрывкам собственных снов, и ответственность за которые пытались навязать ему, стали выстраиваться во вполне логичную цепочку. Каждое звено цепи, раскрываясь и проявляясь, тянуло за собой следующее, а то – следующее.
Теперь-то он не сомневался, что женщина по имени Алия и по прозвищу Сова существовала на самом деле. Да и как он мог в том сомневаться, если глаза Совы, круглые, то желтые, то янтарные, виделись, преследовали его повсюду? Нет, любовь, поразив тебя где-то, в какой-то жизни, на какой-то планете, не отпустит уже никогда. Конечно, если это действительно любовь, а не то, что ты, сходящий с ума от бесконечно затянувшегося ее ожидания, себе про нее напридумаешь. Если разобраться, то и Марина – Мара – Примара не более чем вариант Совы, фантазия на тему, концентрат из ее худших качеств, собранных вместе и заостренных, данный ему в наказание. В наказание за что – он еще не понял до конца, не придумал, но вполне уяснил, что наказания без вины не бывает. Он ведь не бросал Марину, мучился с ней, но не оставлял именно потому, что любил. Самое удивительное, что и она его любила, он отчетливо это видел, и, мучая его, истязала себя. Словно не могла иначе. Даже к Толяну она ушла, чтобы доставить ему боль, ушла, чтобы однажды вернуться. И вернулась бы, и он бы, возможно, принял ее обратно. Так куда же тогда он идет? Что ему надо, что ищет он за гранью? Почему никто ему не скажет, что же будет с его любовью? С их любовью. Будет ли она там, сохранится ли? Он верил, что да, будет, но вера – дело такое. Зыбкое. Она для того лишь и существует, чтобы подвергаться сомнению. Без сомнения веры нет, как ни крути. А сомнения – это боль и страдания. Терзания! Без них не ощутить любви. Сквозь их ткань
