– Я Кааро, – говорю я. – Кто главный?
– Ты от О45? Какой-то ты молодой, – говорит одна из теней. – Капрал Ремилекун. Армия.
– Что ж, капрал, не хотите рассказать мне, в чем дело?
– А мысли мои прочитать не можешь? – говорит он. Остальные смеются.
Мои глаза привыкли, и я вижу его лучше. Самодовольный, крупный, мускулистый и вооружен автоматом. Носит берет. Я ненавижу Ремилекуна с первого взгляда. Ненавижу, потому что давно его знаю. Он как раз из таких людей, которые избивали меня в детстве, от которых я убегал. Я так и слышу голос Илери.
Не пользуйтесь своим даром легкомысленно. Вы опасны, с вами шутки плохи. Ваш гнев может сводить людей с ума. Этого нужно избегать. Будьте профессиональны, профессиональны всегда. Но это не значит, что нельзя кого-то проучить, если это тактически необходимо. Что я имею в виду? Если кто-то стоит между вами и вашей задачей, вмажьте ему от всей души.
Я выдыхаю, прощупываю его сознание. Он неспокоен. Сенситивы вызывают у него тревогу, а его я-образ мелок, ничтожен по сравнению с пушкой, которая размером почти такая же, как он. Я его изолирую. Погружаю во тьму, плотнее которой он ничего не видел. Он стреляет, но даже вспышка выстрела теряется в беспощадной черноте.
– На помощь! – кричит он. – Офицеру нужна помощь! Есть тут кто-нибудь?
О, тебе нужна компания, Ремилекун? Будет тебе компания.
Во тьме раскрываются глаза. Большие глаза, маленькие глаза, кошачьи глаза, пустые глаза, желтушные глаза, налитые кровью глаза, светящиеся глаза. Все глаза, которые он вспоминает с ужасом. Ремилекун верещит как коза на бойне, и когда он уже готов обмочиться, я возвращаю его.
Он падает на землю, садится, поджав колени, быстро осматривается и трясется. Его люди неуверенно топчутся вокруг.
– Есть еще кто за главного? – спрашиваю я.
В конце концов, кое-как изобразив уважение, они разъясняют мне проблему. Шум там, где его быть не должно. Стук, треск, скрип, точно из викторианского романа ужасов. Имплантаты некоторых мертвецов, похоже, спонтанно реактивировались, что и привело армейский патруль первым делом на кладбище. У них есть два экскаватора, бронемашина, несколько джипов и десять человек. Девять, если не считать Ремилекуна.
Ганглий трещит и швыряет молнии. Ночные птицы недовольны.
Не отпуская солдат на поверхности и не прерывая связи с гангстером в Тайво, я ищу жизнь, живое сознание. Ничего, но я не могу быть уверен, что грязь не блокирует ксеноформы.
– Выкапывайте их, – говорю я. А сам залезаю в багги вздремнуть, пока они выполняют приказ.
Ожидая, я пытаюсь дотянуться до Энтони. Это мое новое хобби. Я хочу проникнуть в биокупол. Может, это молитва? Может, я молюсь космическому богу? Как до этого дошло?
Кто-то пинает дверь моей машины. Я открываю глаза.
– Они готовы.
Шестнадцать гробов. В воздухе пахнет мокрой землей и гнилью. Кого-то из этих мертвецов не забальзамировали.
На этот раз я смотрю без искажающего поля Ремилекуна. Тут не все военные. Кто-то из дружины, кто-то гражданский, районные мальчишки. Земля вспахана, будто плугом. Гробы разбросаны, словно семена, а не жатва. Я иду по борозде, которая приводит меня в точку ровно посередине между ними. Звуков нет. Бойцы смотрят на меня.
– Я ожидал, что будет шум, – говорю я.
– Прекратился, как только мы стали копать.
Они все расслабились, повесили винтовки на плечи и курят. Бродячий пес входит в световое пятно, но взвизгивает, когда в него бросают камнем. Ремилекуна я не вижу.
Там, в Тайво, бандит, с которым я связан, шевелится, переворачивается и снова засыпает.
За спиной у меня гудит южный ганглий. Интересно, сколько обожженных трупов сегодня лежит у его подножья.
Я не закрываю глаза.
Тянусь, нащупываю ксеносферу…
Кофо, один из солдат, прячет в карманах несколько тысяч долларов. Он и не заметит пропажу нескольких сотен…
Грохот выдергивает меня из транса. Все гробы взрываются, щепки разлетаются в ночи. Я теряю связь с Тайво, со всем. Реаниматы бросаются ко мне, тянутся, напирают и расталкивают друг друга. Поднимается такое зловоние, что я содрогаюсь от отвращения. Я паникую и, не зная как, вырубаю всех солдат. Я слышу, как они кричат от боли. Я бегу. Руки хватают меня.
Суки. Отвалите от меня нахер.
Навыков рукопашного боя как не бывало. В панике я вслепую размахиваю кулаками.
Я бегу. Я бегу в направлении ганглия. Подальше от этих долбаных реаниматов.
Реаниматы не думают. Я не могу заглушить их сознание белым шумом: у них его нет. Меня хватает слишком много рук, слишком много тел повисает на мне, замедляя бег. Я падаю в пыль.
Зачем я им нужен?
Я слышу звук от ножа, который можно услышать на бойне. Сталь, взрезающая плоть и кость. Влажные удары и треск. Я слышу его сознание еще до того, как вижу его.
Ремилекун пробивается сквозь бездумных реаниматов. Он делает это потому, что не хочет объяснять мою смерть своему начальству. Его презрение ко мне сродни ядовитому газу.
Другие бойцы приходят в себя и присоединяются к схватке.
Реаниматы умирают.
Снова.
Позже загорается костер. Реаниматов сжигают и развеивают под аккомпанемент проклятий на йоруба. Я молчу. Они все боятся и ненавидят меня, но и хрен с ними. Я веду свой багги обратно в Тайво, справа от купола, пытаясь перегнать восходящее солнце.
Я отпиваю кофе, и мне тут же хочется его выплюнуть. Эти кофейные зерна явно не были частично переварены млекопитающим для улучшения вкуса. Запах лучше, так что я подношу чашку к носу и просто вдыхаю.
– Кааро, ты меня слушаешь? – спрашивает Феми.
– Да, мама, – говорю я. Это правда лишь отчасти. Еще я смотрю на экран телевизора, где Джек Жак, местный горлопан, пытается убедить камеру, что у Роузуотера должен быть собственный мэр. В Нигерии мэров не бывает. Мужик с ума сошел.
– Это какая-то лажа, а не отчет. Ты чуть не погубил людей, – сообщает Феми. Она говорит из плазменного дисплея, созданного голобоксом размером со спичечный коробок. Сигнал расшифровывается моим имплантатом. Любой другой человек поблизости увидит пятно и услышит белый шум. В кофейне все равно никого, кроме усталого баристы.
– Они были солдатами, – говорю я. – И говнюками.
Феми еще сильнее прищуривается.
– Ты поджарил их мозги, когда они были на операции.
– Это была случайность.
– Ты сбежал, Кааро.
– Я не оперативник. Я собираю информацию, Феми. Я не дерусь, я не стреляю, и я определенно не хочу иметь дела с полчищами мертвецов, восставших из могил, чтобы сожрать мои мозги.
Она массирует виски.
– Реаниматы не едят мозги, необразованный ты ублюдок.
– Но и коллективные обнимашки они точно устроить не хотели, – говорю я.
Она вздыхает.
– Кааро, ты должен понять, что внутри О45 существует сопротивление работе с сенситивами. Ты работаешь точнее большинства из них, но проблем, кажется, создаешь в два раза больше.
