Ян Пётр Сапега, с той поры как его выбили из Дмитрова московские полки, встал на Угре, близ Серпухова. Отсюда Сапега ездил к королю, под Смоленск. Прежде чем попасть к Сигизмунду, повидался с канцлером.
Лев Сапега спросил у племянника строго:
— Круль ждал тебя с хоругвями?
— Мои шляхтичи шли в Московию не для того, чтобы брать крулю Смоленск и вернуться по домам с пустыми карманами.
— Когда круль овладеет этой крепостью, шляхтичи получат своё.
Сапега-младший рассмеялся:
— Дядя, ты лучше меня знаешь, чем богат наш круль и чего стоят его обещания. Тех несчастных злотых, которыми он одарит шляхтичей, хватит им до первого шинка. А мои паны вельможные рвутся в Москву, чтобы притороченные к их сёдлам саквы звенели дорогим металлом.
— Тогда зачем ты приехал сюда?
— Но круль звал меня.
— Он хотел видеть твои хоругви. Отправляйся назад и приведи свои роты...
Вернувшись на Угру, Сапега спросил шляхтичей:
— Смоленск или Москва?
И паны заорали:
— Москва!
Набат ударил спозаранку, разбудил Зарайск. Пожарский выскочил на крыльцо, окликнул караульного:
— Отчего звон?
Караульный ответил бойко:
— Царю Димитрию присягать зовут!
Пожарский заторопился на церковную площадь. Его обгоняли, все спешили в каменный кремль.
С той поры, как Коломна и Кашира целовали крест самозванцу, Пожарский ожидал возмущения и в Зарайске. Князю доносили: по городу гуляют воровские письма, народ царя Василия хает...
Разросся Зарайск. Восемь десятков лет назад поднялись каменные стены кремля. К ним льнут дома и избы посада. По тягловым спискам, какие хранились в съезжей избе, на посаде двести дворов да под девяносто в двух монастырских слободах и ещё немало поместий на посаде, дома в кремле.
В добрые времена бойкий торг вёл Зарайск. Триста лавок мастерового и купеческого люда открывались с первым солнцем...
Когда Пожарский появился на площади, она была уже заполнена народом. Князь Дмитрий Михайлович взошёл на паперть соборной церкви Николая Чудотворца, глянул по сторонам. Его увидели, шум стих, но из толпы стрельцов чей-то голос спросил:
— Что, князь, целуем крест государю Димитрию, позовём в Зарайск его воеводу?
— Люди и вы, стрельцы, — заговорил Пожарский, — вы крест целовали царю Василию, отчего же клятву рушите, аль Бога не боитесь?
— Не слушайте его, он Шуйскому слуга!
— Волоки отца Агафона, пущай народ к присяге подводит!
Пожарский перебил крикунов, сказал громко, будто отрезал:
— Покуда на престоле царь Василий, ему не изменю. Но коли Москва примет того, кто назвался Димитрием, либо кого иного народ государем назовёт, обещаю служить ему вместе с вами.
— Люди, а и верно князь сказывает, не послушать ли нам его?
— Решайте, зарайцы, — снова сказал Пожарский, — не допустите промашки. Коли скажете — уйди, князь, из города, уйду; скажете — останься, останусь!
— Стрельцы! — выкрикнул стрелецкий голова. — Дождёмся, чего Москва приговорит, какому царю поклоняться!
— Дождёмся! — согласилась площадь. — А ты, князь Дмитрий Михайлыч, воеводствуй над нами!
— Князю Пожарскому верим!
В Заговенье, на Петров пост, повёл самозванец казаков и верных ему стрельцов на Москву. Однако князь Урусов идти отказался. Внёс сумятицу сотник Бобыкин, вернувшийся из Зарайска. Пожарский рассказал он, город не сдал и присягать отказался. И, по всему, может на Коломну напасть.
— Бачка-государь, — сказал Урусов, — ты Москву берёшь, а Пожарский орду разорит. Как оставить кибитки наши?
В два конных перехода самозванец с десятитысячным отрядом достиг Москвы, встал в селе Коломенском. Тут и Сапега с хоругвями подоспел. Подступили к стенам Земляного города, постреляли из пушек и пищалей, полезли на приступ, но, встретив сопротивление, отступили и, минуя Коломну, подались в Калугу. Туда же привёл орду и князь Урусов.
Марина гнала коня. Она уходила от наползавшей чёрной тучи. Следом за Мнишек скакали казаки — её конвой. Пластались в беге кони, храпели. Туча, разрастаясь, закрыла полнеба. Подул резкий ветер, блеснула молния, раскатился гром. Первый, весенний.
Открылась Калуга колокольни, стены и башни, избы посада Миновали становище орды. Копыта застучали по бревенчатому настилу. У хором воеводы, именуемых царским дворцом, Мнишек соскочила с коня, бросила повод казаку. Едва в палату вбежала, как забили по крыше первые крупные капли...
Дождь шёл всю ночь. К утру небо очистилось, солнце заиграло в мокрой листве. Марина велела опустить верхнюю волокушу оконца, и в горницу хлынул чистый, настоянный на сирени воздух Мнишек прижала ладони к щекам, задумалась. Ночью приходил к ней Димитрий. (Мнишек так и не знает его подлинного имени.) От Димитрия разило вином, но хмель не брал его. Он искал у Марины душевного успокоения, говорил:
— Побив воевод Шуйского, я уже верил: бояре откроют мне ворота Москвы, однако я долго сидел в Тушине, и Бог покарал меня. Во мне родилось сомнение, а нынешняя неудача посеяла страх. Я не верю татарам: не изменят ли они мне?.. А бояре и дворяне, какие сегодня ещё мне служат, — все эти Плещеевы, Засекины и иные, что в головах их? Эвона, Сицкий с Засекиным в Коломне задержались, с чего бы?..
Прошедшей ночью Мнишек убедилась: человек, назвавшийся царём Димитрием, не станет государем московским. Марина подняла очи к лику Богородицы, прошептала:
— О Мать Божья, если не Димитрий, то кто введёт меня в Кремль?
Поздней ночью въехал Шуйский в Можайск Город спал. Перекликались караульные, лаяли, зачуяв чужих, псы. Над городом висели яркие звёзды. На серп луны наплывало рваное облако.
С полпути от Клушина князь Дмитрий Иванович пересел с коня в колымагу. Намерился поспать, да сон не брал: мыслил Жигмунда повоевать, ан от его коронного насилу ноги уволок. Только у Можайска опомнились московские воеводы, остановили полки. Ждали прихода из Царёва Займища Елецкого и Валуева, но, так и не дождавшись, начали совет.
Шуйский попрекнул Валуева с Елецким:
— Эко запоздали с подмогой.
Голицын плечами пожал:
— Так бой-то у нас скоротечным был.
Шуйский фыркнул:
— Ско-ро-течный!
А сам подумал: меньший Голицын точь-в-точь старший. Одним словом, братья. Но вслух сказал:
— Им бы, воеводам, к нам поспешать, а они, видать, плелись с прохладцей.
