— Такое может случиться. Да мы с изначала Василия с престола сведём, а потом Гермогена улетим...
К ночи через Серпуховские ворота возок вкатил в Земляной город...
Затворился князь Дмитрий Иванович с воеводами в Можайске, а коронный гетман не стал их далеко преследовать, подступил к Царёву Займищу.
Шум и крики, звон литавр и оружия взбудоражили стрельцов. Навели поляки и казаки пушки на острог, где Валуев с Елецким засели. Ждут гусары команды коронного, но тот не торопился, отправил в острог хорунжего с грамотой и в ней рассказал, как побил Шуйского, потребовав от Валуева и Елецкого перейти на сторону королевича Владислава, ибо зван он на московское царство боярами.
Валуев с Елецким дать бой Жолкевскому поостереглись, ответили:
— Может, оно и так, но ты, коронный гетман, сначала Москву возьми, тогда и нас сманывай.
Жолкевский велел выставить перед воротами острога знамёна московских полков и бархатную хоругвь князя Дмитрия Ивановича, оставленные у Клушина. Взошли Валуев с Елецким на стену острога, посмотрели, переглянулись и решили:
— Коли князя Дмитрия Ивановича одолел Жолкевский, то кому воевать? По всему видать, недолго царствовать Василию Ивановичу. А когда станет царём Владислав, мы у него в чести будем, если перейдём на сторону коронного. Не станем судьбу испытывать.
И переметнулись к Жолкевскому. Теперь коронный гетман выступил к Можайску.
Узнав о том, князь Дмитрий Иванович, покинув войско, заспешил в Москву, а Голицын с Мезецким, оставив Можайск, отошли к Звенигороду.
В растерянности и страхе въехал Шуйский в Кремль. По Красному крыльцу поднялся во дворец и, узнав, что государь в книжной хоромине, вошёл потупившись. Василий уже знал о приезде брата и то, что коронный взял Можайск. Встретил холодно:
— В недобрый час и плохим вестником явился ты. Недругам моим в радость твоё поражение, Дмитрий.
— Прости, брат, предали нас Валуев с Мезецким, а в бою первыми побежали свей.
Василий глазки отёр, сказал скорбно:
— Кто первым и кто последним, в том ли сказ. Коли б ты коронного одолел да Смоленск от Жигмунда вызволил, замолкли бы наши недруги. Ноне же шепчутся: Шуйские ляхов и литву к самой Москве допустили; самозванец в ворота первопрестольной стучится. Э-хе-хе, — вздохнул. — Нет от бояр благодарности, того и гляди, укусить норовят.
— Патриарх твердит: казни их, государь, а я жалею и боюсь. Царя Грозного Ивана Васильевича на них бы.
— В те лета бояре бородами пыль у трона мели.
— Рода именитые выкорчёвывал. Может, и поделом? Не ждал я от Валуева и Мезецкого измены. — И тяжело посмотрел на брата. — Так почто ты, Дмитрий, в Москву прибежал, аль по Катерине соскучился?
Дмитрий обиделся:
— Зачем глумишься, государь? Кабы не Валуев с Мезецким да не свей, одолел бы коронного. Аль я не предан тебе?
— О том сказывал. А что предан, спору нет, но опора какая?
В хоромине сделалось темно, небо затянули тучи. Блеснула молния, громыхнул гром. Василий поднял палец:
— Вишь, гнев Господень, Божье знамение. Кому: нам ли, врагам нашим? — И перекрестился. — Пожинаем, Дмитрий, что посеяли.
— Мы ли смуте заводчики, государь?
Василий промолчал. Дмитрий опомнился. Сглаживая промах, сказал:
— Всем ведома, государь, доброта твоя, но угодишь ли боярам?
Продолжая хмуриться, Шуйский промолвил:
— Ты, Дмитрий, с неделю потешь свою Катерину и к войску ворочайся. А то и впрямь коронный на стрелецких загорбках в Москву въедет.
— Распорядился бы ты, государь, огневого наряда добавить.
— Наряда? Да где я его наберусь, коль вы каждодневно пушки теряете! — Чуть погодя смирил гнев. — Ладно, поскребу. А на Думе порешим, дабы города земцев в Москву слали. Пополнимся ратниками, тогда и поглядим.
Выпроводив брата, Василий отправился на половину царицы. Марья сидела в светёлке с любимыми Холопками за рукодельем. При появлении Шуйского холопки выбежали. Василий сел на лавку, поднял на жену глаза. Смотрел долго, будто оценивающе. Наконец заговорил:
— Ты прости, Марья, коли чего, я ведь не любил тебя.
Седни покаяться пришёл, виновен я, бес попутал. Коли не допустит Господь торжества врагам моим, то слова злого не услышишь от меня.
Марья опустилась на колени:
— Перед Богом я с тобой обвенчана, государь, и случись чего с тобой, твоей женой останусь.
Опершись на посох, Шуйский встал:
— Иного, Марья, ответа не ждал.
Ещё московские воеводы не испытали горечи поражения у Клушина, коронный гетман метался между Гжатском и Царёвым Займищем, Сапега разбил табор на Угре, в Суздале отсиживался Лисовский. Его гусары и казаки кормили коней отборным зерном из монастырских житниц и, укрывшись за стенами острога, вели разгульную жизнь.
— Панове, — взывал Лисовский к сподвижникам, — не преклоним колена перед крулем, не допустим помыкать нами! Але мы не шляхта?
— Гонор! — отвечала шляхта.
А в Александровской слободе, в ста верстах от Суздаля, князь Шереметев готовил полки на гетмана Не дожидаясь, когда астраханская рать осадит город, Лисовский велел трубачам играть сбор. В конном строю повёл гетман свой отряд на Ярославль, но в пути свернул на Псковскую дорогу.
Полночь. Лунный свет серебрится в опочивальне. В хоромах тишина звенящая. Жалобно скрипнула половица и будто дохнул кто-то невидимый.
Оторвал князь Дмитрий голову от подушки, вслушался. Нет, не под ногой человека всхлипнула доска Не домовой ли? По спине мурашки забегали. Перекрестился.
Не спится. Голову не покидает разговор с братом. Тревоги Василия — его, Дмитрия, тревоги.
Ворочается князь с боку на бок, пуховая подушка камнем кажется, широкое ложе тесным. Чует, Катерина тоже не спит, однако молчит. Ужли грех гнетёт? Положил руку на её мягкую грудь, спросил участливо:
— Отчего маета твоя, Катеринушка? Какая тоска-кручина печалит? Не Михайло ли покоя не даёт?
Катерина руку его сняла, повернулась к мужу:
— Я, князюшка, перед Богом за вину ответ держать буду, но не перед людьми. Кто из нас не грешен? За тебя, мужа моего разлюбезного, кого хошь жизни решу, не пощажу. А племянничек Михайло, сам ведаешь, дорогу тебе заступал. Нет, не гложет меня мой грех, и взгляды
