И, не дожидаясь ответа, завершил мысль:
– У вас всего два выхода. Первый – вы можете заклеймить меня за пропаганду чуждого нашему государству и обществу учения. И второй – все же задуматься, что на самом деле скрывается за схемами, догмами и формулировками. В первом случае вы управляемы. Во втором у вас есть шанс стать управителями.
Буквально через месяц Лазарь Аронович умер. Теперь-то Док понимал, почему профессор марксизма-ленинизма так им ответил: потому что ему было уже нечего терять. А когда человеку нечего терять, он говорит правду – не задумываясь над возможными для себя последствиями.
В дверь позвонили. Док открыл. За порогом стоял курьер из доставки ресторанной еды – Док заказал ее по телефону на одном из светофоров. Машинально жуя вкуснейший стейк с картошкой – и не чувствуя его вкуса, – Док в который раз вспомнил ту лавочку в саду Мандельштама, ливерную колбасу и булку.
Валька повернулся к Доку с куском ливерной во рту. Прожевал, спросил:
– Чё херней страдаешь, дефективный? Боишься? Тебе уже поздно бояться. Да и мне тоже. Отбоялись. Не бойся – я с тобой.
Глава 20
Машинально пережевывая бутерброд, Андрей сидел в своем номере на диване перед телевизором. Ящик что-то бодро и громко вещал на непонятном местном. На самом деле сейчас ему не были нужны ни этот номер, ни телевизор с накрашенной, похожей на сороку-ворону утренней теткой, ни бутерброд. Он вернулся в «Саут Кост» в двадцать минут седьмого. Хотел было заснуть, но где там! Два «жита-на» подряд здорово «дали по шарам», а потом долго отзывались тахикардией и неприятным, тревожным щекочущим холодком по коже. Компьютер включил, безразлично погонял вверх-вниз по экрану заголовки писем с правками, пришедшими за ночь из Москвы. Не стал даже открывать – не то что читать и вникать.
Андрей вспоминал ночь – короткую, сумбурную, безумную. Много ночей было в его жизни. Терпких, обжигающих, разных. С разными лицами, запахами и голосами. Много. Может, даже чересчур. Но все они были похожи, одна как другая, другая как третья, и далее по быстро забывающемуся списку – несмотря на смену географий, декораций, лиц и обнимающих его рук. Женские голоса, мелодичные и диссонирующие, звенящие колокольчиком и хрипящие выкуренной за три часа пачкой крепких без фильтра, читающие стихи с интонациями инженю и травящие анекдоты с драйвом стендапа «Комеди Клаба», – все голоса эти не стоили теперь того единственного, что он услышал вчера. Нет же, не вчера, уже сегодня! Все эти руки остались теперь в памяти только как факт – что они были. Потому что теперь на свете существовала только одна пара рук.
Андрей удивлялся сам себе. Это любовь? Да нет. Откуда ей взяться там, где любовь не бывала уже давно? В той комнате души, где положено жить любви, царило запустение, и – не надо иллюзий – дверь в нее была закрыта. Это страсть? Да откуда? Андрей отдавал себе отчет, что, когда она позвонила ночью, не возникло у него никакого воодушевления – просто встал с кресла, оборвав льющийся под ударами клавиш текст на полуфразе, взял ключ от машины и пошел. Ровно так же мог не вставать, не прерывать работу и никуда не идти. Сказал бы «не могу сегодня» – и никакого раскаяния не испытал. Но встал и пошел к ней. Пошел не победителем. Пошел не побежденным. Просто пошел.
А вот почему пошел? Что такого в ней, что так – спокойно, бездумно, неотвратимо – двинулся к ней, по первому ее слову, с каждым шагом и с каждым оборотом тяжелых колес кроссовера сокращая расстояние между ними: километры – метры – сантиметры, а потом лишь смешные микроны воздушных молекул между ее и своей кожей? Что – в ней – такого?!
Ответ знал и ответа боялся. Прост ответ. Не было между ними никакого расстояния. Никогда не было. Даже не надейся! И когда не знали друг друга, не догадывались друг о друге, живя чуть ли не на разных планетах. И когда шли друг другу навстречу, впервые встретившись взглядами. И когда дурачились в зоопарке, доставая из дальних закутков душ не до конца убитое жизнью детство. И тем более той ночью, что должна была стать первой, а оказалась, на самом-то деле, не имеющей номера.
Знал ответ и боялся. Люди боятся таких ответов.
Андрей не был исключением. Ответ был прост: она – для тебя, а ты для нее. Так было и так будет. Без вариантов. Не нужна никакая любовь, не нужна никакая страсть, не нужен никакой «конфетно-букетный», не нужны никакие свадебное путешествие и медовый месяц. Потому что тут сразу, раз и навсегда – этот жирный голый крылатый мальчишка не то чтобы пригвоздил их стрелами, нет, совсем нет. Нынешние купидоны вместо лука в руках держат емкости с особым клеем. Если люди друг другу так себе, то сколько ни мажь – сопли и сопли, все равно развалится все, не сегодня, так послезавтра. Липкость – да, останется. А контакта не будет.
Тут иначе. Они не то что приклеились – они проросли друг в друга. Андрей пытался вспомнить, что же она говорила ему ночью. Вспомнить не мог. Слова как шелуха, как желудевые скорлупки, насыпанные на пол, хрустящие под ногами в модном баре в Техасе, – Андрей бывал в таких. Слова не важны. Смысл важен, важна интонация. А ее Андрей помнил с первой и до последней минуты той ночи: как будто попал он в облако – прохладное, свежее, – попал в него и утратил вес, невесом стал, словно космонавт на орбитальной станции. То облако держало его внутри себя, стало частью его, и было легко дышать, и хотелось остановить миг, но в то же время – зналось, именно «зналось», что не нужно беспокоиться, что облако это никуда не исчезнет, потому что теперь так, и всегда будет именно так.
У
