Вспомнилась родительская семья. Они жили вроде бы хорошо. Без эксцессов, без подлостей, без глупостей. Но жили в отчуждении друг от друга. Андрей, единственный их сын, вырос в том отчуждении, впитал в себя, воспринимал как единственно возможное наполнение жизни двоих – ведь он был постоянным наблюдателем. Как миротворец сил ООН. Там ведь тоже, бывает, десятилетиями уже нет вообще никаких конфликтов – прямо как между Кипром и северными оккупированными территориями, а миротворцы-то стоят, патрулируют нейтральную полосу.
Родители не были хорошими или плохими. Отец жил своим конструкторским бюро по рабочим дням и друзьями с рыбалкой и гаражами по выходным. Мать днями ходила на нелюбимую работу, а по вечерам пропадала у подруг и соседок по «дому на ногах» на Беговой. Отец любил Андрея, мать любила Андрея. Только любви каждого из них внутри Андрея не соприкасались одна с другой. Это все равно как – возьми два воздушных шарика, прижми их друг к другу, и что? Рядом будут, а стать единым целым не смогут. Ну не было в родительской семье ни скандалов, ни измен. И что с того, если шариков все равно два?!
Аэлита поначалу была иной – так казалось Андрею. Но только казалось. Розовые очки слетели быстро. Ей были нужны карьера и мужчина в доме. Именно в таком порядке: раз и два. И так получалось, что чем больше становилось карьеры, тем меньше места оставалось для мужчины. Она даже была не то что рада, нет, но удовлетворена, что ли, когда он потерял работу и пошел «ночным бомбилой» – потому что появилась уважительная причина для еще большего сокращения и без того голодного пайка общения между ними. Как-то опять так получилось, как у его родителей, – есть твой шарик, есть мой шарик. А нашего нет. Андрей был в отношениях не то чтобы пассивен. Нет, «пассивен» неправильное слово. Он скорее родился созерцателем, той средой, что нужно возбудить. Он был как аргоновый лазер. Аргон инертен. Но лишь стоит поместить его в магнитное поле и подать электричество, как инертный аргон начинает излучать мощнейший когерентный свет. Так работает аргоновый лазер. Если бы Аэлита нашла для своего «аргона» колбу да приложила свой «электрический разряд»… Да, если бы – может, все бы и сложилось тогда иначе. Но – сплошные «не». Не нашла. Не приложила. Не сложилось.
В вопросах отношений с женщинами Андрей был щепетилен. В итоге детей не было, даже внебрачных, даже случайных. Двадцать лет назад он не придавал их отсутствию никакого значения – ну, сейчас нет, это потому, что не с кем, а потом, конечно… Несколько лет с Аэлитой ясности не прибавили. От прямых вопросов она тактично уходила, но мамой стать не спешила. Андрей не настаивал – ну, сейчас, наверное, не время, а потом, конечно… Так они и прижимали свои шарики один к другому, пока те не превратились в едва надутые тряпочки.
А иначе, если бы не так всё, разве ушел бы он? Он даже сам не смог – все сделал, чтобы именно она отправила его вон. Андрей всегда знал, что Аэлита умнее. И боялся себе признаться, что если она его выгнала, то, скорее, инициатива на самом деле исходила от нее – а он лишь неосознанно ей подыграл.
Раза два или три после Андрей делал попытки начать – с одной, другой, третьей. И всякий раз ему было душно. Нечем дышать. Было банально и предсказуемо. Вот сейчас она скажет это, а я отвечу то. Вот через час мы встретимся и пойдем туда, а потом сюда, а после – вот сюда. Вот мы поедем толпой играть в боулинг, и обязательно все будут смеяться и сплетничать, а твоя подруга будет секретничать со своими товарками, а ты будешь мужественно лупасить тяжелым шаром по автоматически выставляемым кеглям, и с каждой победой будешь все крутеть и крутеть, и вискаря на два пальца в граненом стакане, и море по колено.
И каждый раз Андрей уходил из таких отношений – и каждый раз никто не звал его обратно.
Андрей сублимировался в работу. Ее становилось все больше, делал он ее все успешнее. Поначалу помогало, а потом извечная привычка смотреть немного дальше кончика собственного носа сослужила ему плохую службу. Он задал себе «детский вопрос»: а для чего я работаю? Что изменится, если я, и не только я, а мы все, кто делает этот продукт, перестанем работать?
А ничего, ровным счетом ничего не изменится. Всякий раз, приступая к новому проекту, придумывая новых героев, новые локации, новые жизненные испытания для них, в глубине своего сознания Андрей представлял такой адский не то кубик Рубика, не то еще какую-то шарнирную структуру. Ее кирпичики можно было двигать и перегруппировывать, поворачивая к себе разными гранями и ребрами, меняя количество и расположение элементов на гранях. И вот, придумывая героев, заставляя их жить, создавая для них миры, Андрей никогда не забывал, что придуманные герои – не больше чем наклеенные фотографии. И ничего он на самом деле не придумывает. А внутри – неизменный механизм, что поведет их от первой секунды сериала до последнего кадра в сезоне. Ты можешь менять героев. Но ты не в силах ни на йоту изменить механизм, что приводит их в движение. Ты не в артхаусе, где можно делать все, что хочешь, – и чем безумнее, тем лучше. Ты делаешь коммерческий телевизионный продукт, и даже смысловое наполнение сцен внутри серии таково, чтобы по хронометражу без проблем вставали на место рекламные слоты.
Андрей делал такой продукт по нескольким причинам. Точнее, причин было всего три. Деньги – раз. Азарт – два. Если будут делать без меня, сделают хуже, чем со мной, – вот и последнее «три». Кто-то из повернутых на всю голову друзей-аудиофилов однажды сказал: вот ты слушаешь звуки и слышишь музыку, а я пытаюсь слушать музыку – а слышу частоты, амплитуды, искажения и шумы в тракте воспроизведения. Андрей тогда посмеялся, а теперь, когда понял, о чем речь – применительно к своей работе, – стало не до смеха.
По большому счету, сериалы делаются с одной-единственной, циничной целью – заставить конкретного зрителя провести конкретное время возле конкретного экрана. Чтобы зритель не встал и не ушел, ему должно быть интересно. Такая вот легенда. Но это лишь шапка айсберга. На самом деле, чтобы зритель не встал
