Поворот рек истории

выполнено в академически-мрачноватом стиле масляными красками и на холстах. Но были и иные – карандашные, акварельные наброски, рисунки гуашью по бумаге или маслом по холсту, но в ином, современном, сложном для прочтения стиле. По прибытии своем в Казань я, разумеется был уже осведомлен о том, что Владимир Ильич Ульянов профессорствует на юридическом факультете. Знал я и о галерее портретных работ, созданной при активном содействии университетского Совета. Я предполагал, что непременно увижу на одном из полотен Владимира Ильича. Возможно, смогу его узнать, не читая подписи под полотном. И вот я переходил от портрета к портрету, рассматривая фигуры почтенных мужей, – почти все портреты были выполнены или в полный рост или, как минимум, поясные. Мои ожидания всецело оправдались. На одном из портретов, выполненном на холсте и масляными красками, но в новомодном стиле, который вовсе не подразумевает полное сходство с оригиналом, я тем не менее признал Владимира Ильича Ульянова. Даже самый внимательный взгляд не обнаружил бы на портрете ни одной плавной линии, ни одной окружности или овала – сплошные острые и прямые углы. Нагромождение кубов, ромбов, квадратов, треугольников и трапеций. Тем не менее в этом геометрическом хаосе явно просматривались хитро нащуренные глаза, острая, клинышком бородка. Да и тулья новомодной шляпы, очертаниями напоминающей емкость для кипячения белья, ясно просматривалась, стоило лишь приглядеться. А я смотрел пристально и долго, привлеченный не столько геометрической эклектикой, сколько цветовой гаммой. Портрет был выполнен в контрастных серо-розовых тонах. Так обычно выглядят неумело раскрашенные фотографические карточки. Любуясь ли или недоумевая, я минут пятнадцать топтался возле портрета. Поразительный факт! Я не видел Владимира Ульянова со дня похорон его младшей сестры, то есть в прошлом веке, но по прошествии более чем двадцати лет, в нагромождении как попало составленных геометрических фигур его лицо было вполне узнаваемым, лукаво улыбающимся, умным, живым. Изумляясь на портрет, я не переставал сжимать в ладони хронометр. Минуты убегали. Мне требовалось торопиться в аудиторию, где уже, вероятно, собрался высокоученый бомонд Казанского университета – уважаемые люди, на выступление перед которыми ни в коем случае не следовало опаздывать. Однако я стоял, как вкопанный, не в силах отвести глаз от портрета.

– Вам кто нужен, милейший? – энергичные интонации вопрошающего показались мне знакомыми. Я обернулся.

– Разыскиваю аудиторию. Зал профессора Зайцева, но у нее есть и номер… кажется, это на третьем этаже…

Старшего брата своей давно почившей возлюбленной я узнал с первого взгляда. Отменно пошитый, отличнейшего сукна сюртук, белейшая сорочка, шелковый, сдержанной расцветки галстук. И запонки. О, запонки на его манжетах сияли подобно звездам. В жизни не видывал таких ярких опалов! Они так и играли, так и блистали, когда Ильич, энергично размахивая руками, объяснял мне дорогу в зал Зайцева. Но куда как больше запонок меня поразила его шляпа. Точно такого же фасона, как на портрете, она имела розовую подкладку, блестящий шелк которой так же мелькал перед моими глазами, пока Ульянов совершал обеими руками энергичные жесты. Ведь шляпу он держал в левой руке. Заметив мое смущение, он незамедлительно нахлобучил шляпу на свой крупный, лысеющий череп и на мгновение умолк.

Окончательно растерявшись, я обыскивал карманы своего сюртука. Старомодная одежда стесняла меня. Во времена военной скудости не до нарядов. Да я и в лучшие времена модам не следовал. Однако теперь, рядом с разряженным в пух и прах Владимиром Ильичом чувствовал себя совершеннейшим анчуткою.

– Что вы, батенька, стоите как в воду опущенный? – Ульянов лукаво улыбнулся. При этом глаза его под низко надвинутой тульей шляпы превратились в узкие щелки. – Прошу вас сначала на лекцию, а вечером непременно отужинать ко мне на дачу. И Адель Леонидовна просила вас обязательно быть. Да, батенька. Она хоть женщина и простая, но премного наслышана о вас и желает знакомиться. Непременно у нас на вилле. Милости прошу.

– К вам на виллу? – изумился я, – Право, не знаю!.. К тому же ввечеру я занят, а завтра днем отбываю в Самару. Буду выступать там с…

– Знаю-знаю! Впечатлен, батенька, вашими успехами! Отличные очерки пишете. Так держать! Но избежать моего семейства вам не удастся. Я знаю, чем вас заманить!

Глаза Владимира Ильича превратились в узкие щелки. Бородка выпятилась вперед. Шляпа надвинулась на лоб до самых бровей. Так он сделался совсем похожим на собственный портрет. Наконец, крепко ухватив за запястье, Ульянов повлек меня через рекреацию к лестнице, двумя широкими маршами взбегавшей на второй этаж и, вероятно, выше.

– Сейчас вам сюда, батенька, – приговаривал он. – Но завтра, перед отъездом – слышите? – обязательно к нам! Вот вам и адрес.

Он сунул мне в карман картонный прямоугольник визитной карточки и исчез так же внезапно, как появился.

– Постойте! – вознегодовал я. – А как же мое выступление? Вы разве не станете слушать?

Но мне ответил отнюдь не Ильич.

– Богдан Илларионович! Что же вы стоите на лестнице подобно статуе, посвященной самому себе?!!

Я обернулся. Вниз по ковровой дорожке, устилавшей лестничный марш, ко мне спешил мой всегдашний издатель господин Кудесников.

– Все уже собрались. Ждут вас. Скоро начнут роптать, – щеки Кудесникова зарделись от волнения.

– Куда же делся профессор Ульянов?

– Владимир Ильич? О нем и не мечтайте, Богдан Илларионович! Ульянов – звезда, уместная, пожалуй, и столичному небосклону. Как, вы не слышали? Вся Казань бурлит. Получено поощрительное письмо от Государыни. Блестяще! Конгениально! Грациозно!

– Грациозно?..

– Ах, Богдан Илларионович, не придирайтесь к стилю. Владимир Ильич – и воспитатель аспирантов, и общественный защитник, и автор статей по римскому праву, и рецензент, и опора генерал-губернатора, и отец многочисленного семейства, и щеголь, каких мало. Впрочем, вы сами же видели? Вы ведь только что говорили с ним, не так ли? – осыпая вопросами и эпитетами, господин Кудесников влек меня вверх по лестнице.

– Многочисленное семейство? Я как раз приглашен к завтраку… Владимир Ильич ссылался на Адель Леонидовну… если бы не отъезд в Самару…

– …вы непременно должны принять приглашение. Тем более, если ссылался на Адель. Ну? Вперед, мой друг!

Господин Кудесников распахнул передо мной дверь аудитории Зайцева, сразу обе створки, и я едва не захлебнулся в пучине гуманитарных наук.

Увлеченный диктовкой, не сразу замечаю, что Настасья Константиновна снова остановила работу.

– Вы ведь не против фразеологизма «высочайшая честь»? – насторожился я.

– Я? Пожалуй, все мои карандаши затупились. Надо бы очинить.

Покликали Илону. Та принесла в горсти несколько остро очиненных карандашей и, по счастью, быстро удалилась, не издав ни единого звука.

– Я продолжу о Казани. Именно там мною было обретено второе письмо, – предупредил я.

– Как вам будет угодно, – был ответ.

– Мама! К папе пришел какой-то человек! – прокричала девочка лет десяти, живая, ловкая, с золотыми искорками в раскосых глазах.

– Маша! У «какого-то человека» должно же быть имя. Он представился? –