Мама посмеивалась над ним и обзывала старым тюфяком, но он никогда не обижался и не обращал на это внимания, наоборот: смеялся вместе с ней над самим собой. И он во всем соглашался с ней. Он так ее любил, что, наверное, если бы она сказала, что небо фиолетовое, он не стал бы спорить.
Каждый раз, глядя на них, я мечтала, что у меня будет муж, который будет любить меня и относиться так же, как папа относился к маме, и я тоже буду безумно любить его, и все у нас будет замечательно.
Мы будем счастливы.
Одно время я думала, что из нас с Роном получится такая же чудесная образцовая семья, если мы поженимся. Я думала, Рон сможет окружить меня любовью, лаской и нежностью, и он именно тот, кто мне нужен.
А сейчас… что я имею?
Люциус Малфой приходит ко мне каждую ночь в кромешной темноте, чтобы не видеть, что он делает и с кем. Ведь он трахает грязнокровку. Именно в таких выражениях. Не могу же я сказать занимается любовью. Это нелепо.
Что же я делаю? Неужели оно того стоит? Черт знает, чем это для меня обернется.
Что же я с собой делаю?
Понятия не имею. Просто, когда Люциус обнимает меня, когда целует, я чувствую себя… живой. Потому что в такие моменты он просто обязан видеть во мне человека — того, ради которого он предает все, за что когда-то яростно боролся. Потому что в такие моменты я для него больше чем жалкая грязнокровка. Я — Гермиона. И я стою всех его жертв.
— Мисс Грэйнджер?
Вскидываю голову, и надежда гаснет, едва вспыхнув, когда я узнаю вошедшего.
Эйвери стоит на пороге, и, как всегда, по выражению его лица ничего невозможно прочесть.
— Вы? — цежу сквозь зубы, моментально закипая. — Что вам нужно?
Он чуть выгибает бровь, но выражение лица все то же.
— Вы злитесь? — бесцветным голосом спрашивает он. — И с чего бы вам злиться, мисс Грэйнджер?
Молча смотрю на него. Если бы на его месте был Люциус, я точно знаю, что ответила бы. Я бы нападала, пытаясь пробиться сквозь стену отчуждения, достучаться до тех крох человечности, что в нем еще остались.
Но вот как вести себя с Эйвери, я ума не приложу.
— И вы еще спрашиваете? — шиплю я, как кошка, сжимая в пальцах тряпку.
Ни малейшего проблеска хоть каких-то эмоций на его лице.
— Ты расстроена тем, что я сделал с Уизли и его сестрой? — его голос до жути спокоен.
Если бы я разговаривала с Люциусом, то это звучало бы не как вопрос, а как утверждение. Он слишком хорошо меня знает, в то время как Эйвери — нет.
Жаль, что здесь нет Люциуса. Я не знаю, как вести себя один на один с Эйвери.
— Как вы могли? — со злостью в голосе бросаю я. — Как вам в голову могло прийти такое? Это же… отвратительно, неужели вы не понимаете?
Его губы растягиваются в улыбке, но глаза остаются пустыми. Не ледяными, как у Люциуса, а абсолютно ничего не выражающими.
— Я не виноват в том, что ты стала свидетельницей этого, — тихо произносит он. — Это не я привел тебя туда, а Люциус.
Пытаюсь сохранить спокойствие. Ни в коем случае нельзя, чтобы он узнал, о чем я думаю.
— Ко всему прочему, — продолжает он, — я вообще не понимаю, зачем надо было приводить тебя туда. Тебя это не касается. Но, полагаю, у Люциуса были на то свои причины.
«Он знает!» — от страха сердце пропускает удар.
Но выражение его лица не меняется.
— Ах, где же мои манеры? Тебе, наверное, интересно, зачем я пришел, — продолжает он, впрочем, не ожидая от меня ответа. — Твой друг Уизли. Он очень… подавлен. И даже не в состоянии выйти из комнаты, не говоря уже о том, чтобы выполнять свои обязанности.
У меня сердце разрывается. Рон, что же они с тобой сделали?
— Думаю, ты единственная, кто сможет встряхнуть его и вернуть к жизни. И в отличие от Люциуса, я не вижу ничего зазорного в том, чтобы просить грязнокровку о помощи, когда ситуация того требует.
Он ЗНАЕТ!!!
Господи, Боже мой! Так… вздохнуть и успокоиться.
— Итак, — бросает он, делая шаг в сторону, — пойдешь сейчас? Или, может, ты хотела бы закончить работу?
Мне страшно, но я стараюсь не обращать на это внимания. Я нужна Рону, я не дам ему замкнуться в себе.
На ватных ногах поспешно подхожу к двери, и Эйвери, улыбнувшись, выходит в коридор. Как в лабиринте мы проходим коридор за коридором.
Он ведь не может знать, так? Допускаю, что у него могут быть кое-какие подозрения, но он не может быть уверенным в них.
Нет, конечно же, он не знает. Никто в этом доме ни в чем не уверен. Кроме меня и Люциуса. Только мы знаем, что на самом деле происходит.
Повернув за угол, мы поднимаемся вверх по винтовой лестнице.
Да, Волдеморт подозревал нас какое-то время, и даже допрашивал меня после того случая в Норе, когда Люциус преследовал меня, а не Гарри.
Но мне казалось, я смогла убедить его, что ничего не было. И тогда так оно и было — мне даже не пришлось лгать. В каком-то смысле.
Я к тому, что… Эйвери просто прислали на замену Долохову, ведь так? И даже если он что-то подозревает, это не его дело. Возможно, он просто… оставит все, как есть.
Что за мысли? Да не знает он ничего! Кроме подозрений у него ничего на нас нет.
Нужно взять себя в руки.
Наконец лестница заканчивается, и мы подходим к небольшой двери — почти такой же, как дверь в мою комнату.
Взмахом палочки Эйвери открывает ее, и мы входим внутрь. Я сразу узнаю комнату: это спальня Рона.
Он утешал меня, когда я была здесь в последний раз. Мои родители только что погибли, и мне казалось, что мир рухнул. Пришла моя очередь позаботиться о Роне. И — Бог свидетель — сейчас я нужна ему, как никогда.
Он сидит на полу, прислонившись спиной к стене, и даже не смотрит в нашу сторону, а лишь сильнее прижимает колени к груди, пристально глядя в пол.
— У тебя посетитель, Уизли, — бросает Эйвери, и в его голосе звучат приказные нотки.
Рон по-прежнему не отрывает глаз от пола.
Эйвери поворачивается ко мне, глядя на меня пустым взглядом.
— Оставляю это вам, мисс Грэйнджер, — шепотом произносит он, проходя мимо меня. Я молчу, пока в двери позади меня не щелкает замок.
— Рон? — тихо зову
