Люциус глубоко втягивает воздух через нос.
— Если ты так себя чувствуешь, то это не моя вина, — отвечает он. — Ты слишком многого ждал от других, Драко. Я неоднократно говорил тебе не делать этого. Ты давно должен был понять, что в этом мире никому нельзя доверять, и ни на кого нельзя полагаться, потому что все так или иначе предадут тебя в конце, пусть и не всегда по своей воле.
Меня сковывает холод, но это ничто в сравнении с тем, что чувствует сейчас Драко: он явно в таком отчаянии.
Почему Люциус никак не может понять, что Драко любит его? Или, если он знает об этом, почему не может проявить хоть чуточку участия и привязанности, даже если это будет ложью?
В конце концов, мы верим в то, во что хотим верить. И неважно, что это не всегда оказывается правдой.
Драко с трудом сглатывает, в уголках его глаз скапливаются слезы, он весь покрывается некрасивым румянцем от унижения.
— Почему, что бы я ни делал, этого всегда было недостаточно, чтобы угодить тебе? — его голос дрожит, он отчаянно пытается скрыть боль и страдание в нем. Я знаю, он годами хотел задать этот вопрос.
Люциус смотрит на него с застывшим выражением лица.
— Что ты пытаешься сказать?
Драко глубоко вздыхает, очевидно, пытаясь успокоиться.
Хочу провалиться сквозь землю; меня не должно быть здесь. Именно в этот момент меня здесь быть не должно.
— Я всегда, всю свою жизнь старался оправдать твои ожидания, заставить тебя гордиться мной! — его голос дрожит, несмотря на все попытки Драко совладать с ним. — Но этого всегда было мало, всегда. А теперь я узнаю, что все это было зря!
Люциус возводит глаза к потолку.
— Давай, отчитай меня за ошибку с грязнокровкой, Драко, если считаешь нужным, — тянет он. — Но не смей хныкать и плакаться мне в жилетку, я этого не потерплю.
Драко выглядит так, словно отец только что ударил его.
Невольно мне становится его жаль. Если бы Люциус просто… ох, даже не знаю, возможно, обнял Драко, или что-то в этом роде, или просто сказал, как любит его, тогда, может быть, Драко не чувствовал себя столь разочарованным в собственном отце.
Но он получает лишь холодный взгляд, чуть выгнутую бровь и внимательный взгляд сузившихся глаз.
Он на мгновение сжимает губы, борясь с собой, а затем не выдерживает и…
— Можешь представить, каково расти в твоей тени? Мне всегда говорили, что однажды я пойду по твоим стопам. Ты сам раз за разом повторял, что когда Темный Лорд вернется к власти, я буду служить ему так же, как служишь ты. Ты стал твердить мне это, едва я начал говорить!
Как всегда, не успев обдумать свои действия, выступаю вперед и произношу то, чего, видимо, не следовало бы.
— Драко, это вовсе не обязательно! — с отчаянием в голосе шепчу я; нельзя дать кому-нибудь услышать нас. — Твоему отцу уже поздно раскаиваться, но ты — другое дело. Ты еще можешь стать лучше, чем он!
Драко поворачивается ко мне, глядя с абсолютной ненавистью; не просто с яростью, но чистейшей, совершенно четкой ненавистью…
Но он не переводит на меня палочку — она все еще направлена на его отца.
Чувствую, как Люциус подходит ко мне, становясь у меня за спиной, его палочка по-прежнему указывает на Драко, и тот, видя действия отца, прищуривается.
— Лучше? — огрызается он. — Таким, как ты, ты это имеешь в виду? Ты такая… охренеть какая благочестивая, Грэйнджер. Да кто ты такая, чтобы читать мне лекции о том, что правильно, а что — нет, после того, что ты сделала моей матери?
Захлопываю рот, заливаясь краской унижения, потому что он прав. Больше я не имею права говорить о высокой морали. И не только из-за того, что сделала Нарциссе. Нас с Люциусом связывает еще один темный, порочный секрет: я стала убийцей, чтобы спасти ему жизнь.
Драко бросает на меня вызывающий взгляд, а затем вновь оборачивается к Люциусу. Я никогда раньше этого не замечала, но его глаза почти столь же выразительны, как и у его отца.
— Почему я должен хранить это в секрете? — шепчет он.
Люциус чуть приподнимает голову, и я знаю, что Драко ступает по минному полю: Люциус пытается обуздать свой нрав, я вижу это.
— Полагаешь, ты сможешь иначе? — спокойно спрашивает он.
Страх на лице Драко медленно сменяется холодной, отчетливой яростью.
— Ты сам говорил — и не раз! — что преданность чистокровным традициям превыше семейных уз, — он не дышит, и я не совсем уверена: от страха это или от злости. — Вне всякого сомнения ты тогда говорил о тете Андромеде и ее… отделении от семьи, но… почему бы тогда не применить это правило и к тебе?
Боже. Он правда собирается сделать это. Он правда собирается приговорить меня и своего отца в отместку за годы пренебрежения со стороны Люциуса.
Меня сотрясает дрожь. И я даже не могу просить Люциуса обнять меня, чтобы успокоиться, — это только усугубит ситуацию.
Люциус настроен решительно и выглядит беспристрастным; в конце концов, не он ли мастер скрывать свои эмоции?
— Если хочешь рассказать Темному Лорду о том, что узнал, я не буду останавливать тебя.
Ради бога, неужели он даже не попытается ему помешать?
О… нет. Я знаю, что он делает: заставляет Драко раскрыть карты. Какой же он все-таки великий стратег! Его сын никогда не сможет сравниться с ним.
Поэтому голос Люциуса такой спокойный и ровный, в то время как Драко постоянно срывается.
Драко колеблется, палочка дрожит в его руке, и Люциус использует его нерешительность.
— Но ты должен понять, что как только расскажешь все Темному Лорду, у тебя больше не будет отца, — шепчет он. — Моя жизнь и жизнь грязнокровки оборвется в одночасье, и Темный Лорд сам произнесет Непростительное заклинание.
И без того бледное, лицо Драко становится белее мрамора, но он берет себя в руки.
— Знаю! — шипит он. — Я не дурак!
— Разве я когда-нибудь считал тебя дураком?
Он отвечает слишком поспешно — это едва уловимо, и невозможно заметить, если не знаешь Люциуса так хорошо, как я.
Но… как-то он сказал мне, что не боится смерти, что есть вещи гораздо страшнее ее, и из него был бы никудышный Пожиратель смерти, если бы он боялся умереть…
Так почему сейчас его это так беспокоит?
Потому что на этот раз не только его жизнь на кону, не так ли?
Но… это же значит…
Пораскинь мозгами. Если бы ты умерла, что бы ему осталось? Ты уже лишила его всего.
Палочка Драко, кажется, чуточку опустилась.
— Я должен сказать ему, — с отчаянием в голосе шепчет он. — Ты бы сделал то же самое, если бы мы
