Хмурясь, он задумчиво почесывает лоб, а затем поднимает на меня взгляд.
— Что ты сказала ему, когда вы с ним ужинали?
— Что? — непонимающе переспрашиваю я.
Он не закатывает глаза, не отпускает язвительных замечаний в ответ на мое замешательство, как он обычно всегда делал. Ситуация слишком серьезна, чтобы отвлекаться на мелочи.
— Когда он пригласил тебя на ужин, сразу после смерти Антонина, — он стремительно подходит ко мне, — ты сказала что-нибудь, что могло бы дать ему повод подозревать…
— Нет! — ни секунды не задумываясь, отвечаю я, способность мыслить возвращается. — Я ничего такого не говорила, мы уже проходили это.
Какое-то время он изучает мое лицо, но не решается применить легилименцию.
— С чего бы тебе лгать? — задает он вопрос самому себе, после чего отворачивается и принимается ходить взад-вперед по комнате.
Наблюдаю за его быстрыми и резкими движениями. Он определенно не знает, что делать. И я тоже. Черт, мы вляпались…
— Что будем делать? — мой голос дрожит.
Его взгляд… почти дикий. Сейчас он так не похож на того мужчину, которого я знаю. Люциус Малфой, которого я знала, ничего не боялся, кроме разве что самого себя.
Лишь однажды я видела его таким, как сейчас, — в ту ночь, когда мы вместе убили Долохова.
— Не знаю, — хрипло шепчет он. — Есть какие-нибудь предложения?
Открываю и закрываю рот — должно быть, глупо выгляжу! — но не произношу ни слова. Я понятия не имею, что делать…
Он качает головой и мрачно смеется.
— Нет, конечно же, ты не знаешь, — выпаливает он, — потому что мы ничего не можем сделать.
Он направляется ко мне, и я невольно отступаю назад, потому что этот опасный огонек в его глазах пугает меня; кто знает, на что способен Люциус, когда боится?
— Подозрения моего сына и свояченицы и так уже довольно тревожный звонок, — страх в его голосе пугает меня. — Но если нас подозревает Эйвери… да поможет нам Бог. У этого человека нет ни привязанностей, ни семьи, ни скелетов в шкафу — ничего. Для него долг превыше всего, и сейчас его долгом является выяснить, что происходит между тобой и мной.
Спиной упираюсь в каменную стену.
— Все еще может устаканиться! Он не уверен пока… — еще бы в моем голосе не было столько отчаяния.
Неожиданно он хватает меня за горло, прижимая к стене, и в глазах его вспыхивает безумие.
— Пока! — шипит он. — Вот ключевое слово — ПОКА! Ради бога, да он, возможно, уже знает почти все! Ты не могла не заметить: он собирает информацию по крупицам — слово там, взгляд здесь… он видел и слышал всё…
— Тогда почему ты ничего не предпринял? — огрызаюсь я. — Если все это время ты знал, почему ничего не сделал, чтобы остановить это?
Он сильнее сжимает мою шею.
— И что я мог сделать? — он подавлен. — Если бы я выказал недовольство Эйвери или Темному Лорду касательно всего, это было бы то же самое, как если бы я открыто признался во всем. А исчезновение Эйвери повлекло бы за собой ненужные проблемы, которых и так хватало после подозрительного дезертирства Долохова. Нам чертовски повезло, что это сошло нам с рук, но если бы пропал Эйвери… — он сильнее стискивает пальцы на моем горле, пока я не начинаю задыхаться. — Так как я должен был действовать? — шепотом заключает он.
С нарастающей паникой всматриваюсь в его лицо, горло судорожно сокращается: я едва могу дышать, и… Боже, с нами все кончено, мы — покойники.
Его дыхание успокаивается, он отпускает меня, и сумасшедший блеск в его глазах постепенно сходит на нет.
Потираю саднящее горло. Он смотрит на меня, и на секунду его губы сжимаются в тонкую линию.
— Я думал, что смогу держать это в секрете, что смогу защитить нас обоих, — произносит он. — Но события сегодняшнего вечера наглядно продемонстрировали мне, насколько легко ему будет узнать правду. Если уж кто-то вроде моего сына смог сделать это, то опытному Пожирателю смерти ничего не будет стоить…
Несколько раз глубоко вздыхаю, приводя себя в чувство.
— Он не знает… — начинаю я, но он обрывает мои слова.
— Не сейчас, так потом, — в его голосе больше нет ни резкости, ни ярости. Он говорит с каким-то… почти умиротворенно и непреклонно. — И как только он узнает, пойдет прямиком к Темному Лорду. И вот тогда с нами будет покончено.
Меня начинает трясти.
— Ты уверен? — шепотом спрашиваю его.
Он ухмыляется, но в его глазах нет веселья.
— Абсолютно. Я лично избавился от стольких предателей крови… Как только Пожиратель смерти становился предателем крови, оба устранялись.
Вздрагиваю. Господи, почему? За что?
— Так не должно быть! — касаюсь ладонью его лица. Он пристально смотрит на меня, и от его взгляда кружится голова. — Почему мы не можем просто… сбежать?
А вот теперь он смотрит на меня так, словно я только что сказала, что Земля — квадратная, а небо — зеленое.
Но меня уже ничто не остановит.
— Ты и я. Почему бы нам просто не уйти? — голос надламывается. — Мы могли бы покинуть это место и уехать… куда угодно. Куда-нибудь, где никто не скажет нам, что это неправильно. Куда-нибудь, где мы сможем быть вместе, не стыдясь…
Закрыв глаза, он качает головой, как будто ему невыносимо слушать то, что я говорю.
— Ты просишь о невозможном, — напряженно произносит он.
Он открывает глаза и, сомкнув пальцы на моем запястье, убирает от лица мою руку, а затем отворачивается…
Ну уж нет, на этот раз он выслушает меня.
Хватаю его за плечи, разворачивая к себе: на его лице смешались злость и мука.
— Неужели так неправильно, что я хочу быть с тобой? — порывисто шепчу я. — Господь свидетель, это должно быть неправильно после всего, что ты сделал мне. Но я хочу, Люциус!
На минуту замираю, осознавая свои слова и понимая, что это правда. Боже, помоги мне — помоги нам обоим! — но это сущая правда.
Он напрягается, пытаясь справиться с ураганом эмоций, охватывающих его.
Но он ничего не говорит, поэтому я продолжаю.
— Это все, чего я хочу, — слова с трудом продираются через горло. — А когда ты жаждешь чего-то столь сильно, то всегда есть возможность достичь этого, не так ли?
Он вырывается из моих полуобъятий и отходит на несколько шагов, выглядя при этом, как загнанный зверь.
— Ты просишь о том, чего я даже при всем желании не могу тебе дать! — кричит он. — Ты всегда хотела того, чего я дать не могу! Сначала моей жалости, затем — защиты, потом — заботы. И ты всегда добивалась своего… но теперь ты хочешь, чтобы я отказался от всего, ради чего живу?
— Я не прошу тебя жертвовать жизнью! — мне больно. — Я просто прошу оставить все в прошлом и начать заново, Люциус!
— Заново? — скептически переспрашивает он, а затем смеется — громко, раскатисто и… с невыносимой горечью. — И как ты себе это
