— Время вышло, Уизли, — каркает она. — На выход.
Молча наблюдаю, как она выводит его из комнаты.
Он не прощается со мной вслух, но напоследок тепло улыбается.
И это тепло согревает мне сердце.
Дверь за ними захлопывается, и я снова остаюсь одна.
Со вздохом закрываю лицо руками. Я так устала. Наверное, стоит лечь сегодня пораньше…
И как всегда лежать без сна.
— Ты сделала, как я просил?
Ладони словно превратились в камень — так молниеносно я убрала их от лица.
Узнаю этот голос. Такой же родной, как и мой собственный.
Перестаю дышать, чтобы не упустить ни слова.
— Нет, — коротко бросает Беллатрикс. — Я забыла. Прости.
— Боже, я, кажется, ясно выразился…
— Какая разница, ест она или нет? — огрызается она. — Сомневаюсь, что она нам еще пригодится.
Повисает долгая пауза.
Я точно знаю, что значат эти слова. Не разделяю я оптимизма Рона по поводу того, что они меня отпустят. Я умру. И не просто умру, а умру совсем скоро.
Не обязательно.
Нет, обязательно. Надо смириться с этим. И это сделает Люциус.
Ты правда думаешь, что он сможет сделать это?
— Вероятно, — бормочет он.
Беллатрикс иронически усмехается.
— На что уставился, Уизли? — холодно спрашивает Люциус.
Сердце пропускает удар.
— Ни на что, — угрюмо отвечает Рон. — Ни на что.
Осторожно вздыхаю.
— Что ж, увидимся за ужином, Люциус, — ледяным тоном тянет Беллатрикс.
— Жду не дождусь, — бросает он в ответ.
Судя по звукам удаляющихся шагов, уходят двое.
Я жду. Жду, застыв во времени, пока мучительные, кажущиеся вечностью пять минут торжествуют, заставляя меня гадать, войдет он или нет…
Замок щелкает, и дверь медленно открывается.
Сердце бешено стучит, и даже напряженное выражение лица Люциуса, переступающего порог, не способно остановить этот бег.
И я ничего не могу с этим поделать. Каждый раз, как вижу его, во мне просыпается надежда, несмотря на каменное выражение его лица и на то, что я знаю: он здесь не за тем, чтобы…
Он здесь не потому, что вернулся ко мне.
На короткий миг наши глаза встречаются, но он отводит взгляд, направляя палочку на прикроватный столик, и там появляется еда: сэндвич, чашка супа, стакан с тыквенным соком, кусок хлеба и что-то, похожее на джем.
Не припомню, чтобы раньше у меня было столько еды. Обычно мне давали кусок хлеба и суп, ну и если повезет — какой-нибудь фрукт…
Он вновь смотрит на меня.
— Ты должна поесть, — бросает он, прежде чем повернуться и уйти.
— Стой! — поспешно кричу ему вслед.
Он судорожно вздыхает, но поворачивается ко мне, сжав губы в тонкую линию.
От его тяжелого взгляда мне почти физически больно.
— Что? — напряженно спрашивает он.
Открываю было рот, но слова не идут, застряв где-то в горле. Возможно, это и к лучшему, потому что я все равно не знаю, что сказать.
Он вопросительно выгибает бровь. Застывшее выражение лица, ледяной колючий взгляд… он так похож на того, кем был когда-то.
И я не могу понять, напускное это или нет.
Он вновь вздыхает и поворачивается к двери.
— Что ж, если тебе нечего сказать, тогда у меня нет причин оставаться здесь…
— Нет! Я хотела сказать… — мне становится жарко. — Ты… ты так долго не приходил.
Он не оборачивается.
Нервно переступаю с ноги на ногу, потирая босые ступни друг о друга.
Наконец он поворачивается ко мне с абсолютно бесстрастным и нечитаемым выражением лица.
— Мы так решили, грязнокровка, — произносит он. — Между нами все кончено. Или ты уже забыла об этом?
— Ты решил! — срываюсь я. — И нет, я не забыла. Я просто не знала, что ты запретил себе еще и видеться со мной.
Он сжимает губы и приподнимает голову, словно готовится к схватке.
— Не будь таким ребенком, — один его тон ранит сильнее самого острого ножа. — Ты не нуждаешься в том, чтобы я нянчился с тобой. И никогда не нуждалась.
Последняя фраза — чуть слышный шепот, но я не успеваю задуматься над тем, что это могло бы значить.
— Я не хочу, чтобы ты нянчился! — голос вибрирует от возмущения и еще чего-то, скрытого слишком глубоко, но причиняющего невыносимую боль. — Я даже не хочу, чтобы ты… ты…
Кажется, я покраснела до корней волос. Выражение лица Люциуса не меняется после моих слов, но при виде моего замешательства в его глазах на мгновение вспыхивает что-то.
Сглатываю ком в горле и беру себя в руки.
— Я просто не хочу… не хочу, чтобы ты делал вид, что меня не существует! — сорвавшись, бросаю ему в лицо.
— Когда-то ты была готова на все, лишь бы я оставил тебя в покое, — прищурившись, произносит он; его голос — само спокойствие по сравнению с моими истерическими выкриками. — Ты столько раз просила об этом, умоляла снова и снова. Что же изменилось, грязнокровка?
Он усмехается, но я чувствую: эта усмешка — подделка, потому что правду я вижу в его глазах.
— Ты бы хотела, чтобы все стало как тогда? — продолжает он. — В таком случае ты, наверное, с радостью встретила бы мое безразличие.
Отрицательно качаю головой: нет, его слова не испугали меня — я слишком хорошо его знаю.
— Я была готова принять твою ненависть, — шепчу я. — По крайней мере, ты не игнорировал меня тогда, и я знала, что значу для тебя что-то.
Он почти отшатывается назад, как будто я залепила ему пощечину. И выглядит крайне разозленным.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — шипит он. — Хочешь, чтобы я продолжил отношения с тобой, и наши жизни оказались под угрозой? Мы и так уже на волоске. Это необходимо ради спасения нас обоих, почему ты упрямо отказываешься понять это?
— Но… — заикаюсь я, отчаянно пытаясь донести до него свою точку зрения. — Не понимаю, почему ты должен полностью меня игнорировать?! Ты можешь приходить иногда просто… повидаться. И плевать, если для этого нужно будет причинить мне боль! Мне все равно…
Неожиданно он хватает меня за горло, притягивая к себе: пальцы больно впиваются в кожу, давя на кости, мышцы, перекрывая вены…
Он очень медленно делает вдох, напряженно сжав губы.
— Иногда ты своим поведением делаешь эту мысль весьма привлекательной, уж поверь мне, — ядовито цедит он.
С трудом дышу, глядя ему прямо в глаза.
Он проводит рукой по лицу, глаза его темнеют, и на какой-то миг мне кажется, что я вновь могу надеяться на…
Но тут он резко отталкивает меня.
— Просто забудь, грязнокровка, — бросает он. — Это все, что мне от тебя нужно.
— Все, что тебе от меня нужно! — потрясенно восклицаю, потирая шею. — Ты, сволочь, да ты понятия не имеешь, о чем просишь — о том, что тебе всегда было от меня нужно!
Тишина. Долгая, тягучая, пугающая тишина, наполненная повисшими в воздухе невысказанными словами и выворачивающей наизнанку болью.
Его глаза темнеют, становясь почти черными, и это немного пугает.
— Ты не можешь притвориться, будто ничего этого не было, — с шипением выдавливаю из себя слова. — Можешь пытаться сколько угодно, но у тебя не получится. Как бы ты ни хотел уничтожить прошлое… —
