Ничего еще не кончено! Если сердце остановилось, его можно запустить снова.
Отшвыриваю бесполезную палочку и делаю Люциусу массаж сердца, а потом искусственное дыхание. И снова массаж…
Не помогает.
Дыши, бога ради, прошу тебя, ДЫШИ!
Возвращаюсь к искусственному дыханию и массажу сердца с удвоенным усердием…
А теперь?
Проверяю пульс — ничего. Тишина.
Потому что это конец.
Хватаю его за рубашку и даю выход снедающей боли.
— ЧЕРТ ТЕБЯ ЗАДЕРИ, ВСТАВАЙ! НЕ СМЕЙ ОСТАВЛЯТЬ МЕНЯ! Не смей… мерзавец…
Последнее слово тонет в громком всхлипе. Я цепляюсь за Люциуса, прижимая его к себе, убаюкивая, словно младенца.
Я не в состоянии даже толком плакать.
Потому что я не дышу.
Мы были так близки, так чертовски близки к свободе. Боже, как я смогу жить дальше? Как вообще мир еще не рухнул?
Запрокидываю голову и кричу, мысленно обращаясь к глухому богу.
Катись к черту!
Опираюсь лбом на сжатые кулаки.
Невозможно… все вокруг нереально. Мира больше нет. Ничего больше нет.
Зачем мне жить?
Опустив руки, дышу более размеренно.
Мне незачем жить. Нет смысла продолжать пытаться выбраться из глубокой бездны, в которой он меня оставил.
Повернувшись, шарю по полу в поисках палочки.
Как жить дальше? Все довольно просто: он сделал так, чтобы у меня не осталось ничего, кроме него, а потом и сам оставил меня.
Оставил…
Ох…
Его нет. Я могу всю оставшуюся жизнь надеяться встретиться с ним, но никогда больше его не увижу…
У меня нет другого выбора. Ничего не держит меня в жизни, кроме одного — и за это я готова умереть.
Задержав дыхание, касаюсь кончиком палочки виска — рука мелко дрожит, — всем сердцем желая произнести два слова, которые покончат со всем этим кошмаром навеки.
Ребенок умрет с тобой.
И что? Я ничем не обязана ему… это даже еще не младенец. Я ничего не должна этому жалкому бесполезному комку клеток, из-за которого он погиб.
Ничего.
Отлично. Тогда все решено.
А разве ты не заслуживаешь жить, Гермиона?
Только не теперь, когда моя собственная глупость убила его.
Ты намного лучше него. И ты знаешь это. Он знал это. Поэтому и полюбил тебя.
Да, а мне довелось увидеть, куда это его завело. «Любовь не стоит того, чтобы за нее умирать,» — однажды сказал он. И был чертовски прав. Ничто не стоит такой всепоглощающей агонии. Теперь я поняла.
Если убьешь себя сейчас, значит, он умер зря.
Но…
Ты должна жить. Ты задолжала ему жизнь.
Нет, я ничего ему не должна. Он разрушил мою жизнь.
Ну, тогда ты задолжала ее себе.
Себе…
Я — Гермиона Грэйнджер.
Грязнокровка. Маггла. Ведьма. Грешница. Святая.
Гермиона Грэйнджер.
Как-то раз он сказал мне, что я и месяца не протяну в плену, в плену, уж слишком я быстро сдаюсь.
И все же… я жива.
И что с того, что лишь наполовину? Зато я все еще здесь…
Пройдя через такое…
Разжимаю пальцы, и палочка со звонким стуком ударяется о каменный пол. Слезы ненависти текут по щекам. Ненависти к самой себе.
Я не должна оставлять его.
Не хочу больше двигаться. Никогда.
Беру его за руку, целую кончики пальцев и кладу себе на шею — я так хочу, чтобы он вновь обнял меня…
Его кожа еще теплая.
Господи, как же это больно…
— Пожалуйста, вернись, — срывается с губ. — Пожалуйста.
Он не отвечает. Его глаза все еще открыты — застывшие и потемневшие, словно окна в доме, где больше никто не живет.
Я не могу уйти.
Я так устала, что с трудом держу глаза открытыми.
Поворачиваю Люциуса на бок, прижимаюсь к нему теснее и кладу его руку себе на талию, устраиваясь поудобнее.
Он всегда обнимал меня так, когда мы спали. Но тогда я еще чувствовала его сердцебиение, а сейчас ощущаю лишь влагу его крови.
Снова подношу его пальцы к своим губам, закрывая глаза и стараясь не прекращать дышать, а потом тьма милосердно укрывает меня саваном, и я больше ничего не ощущаю.
* * *Кто-то легонько трясет меня за плечо.
Нет, я не позволю тьме уйти. Здесь так тепло, так уютно.
— Гермиона?
Это не его голос. Его я больше никогда не услышу.
Но все остальное до сих пор теплое, и мягкое, и выглядит полным жизни, и я с этим не расстанусь…
Кто-то снова трясет меня, но на этот раз сильнее.
— Гермиона? Давай, милая. Нам надо уходить.
Не могу пошевелиться — невыносимо больно.
Не могу думать — в тысячу раз больнее.
— Оставь меня, — невнятно бормочу я.
Повисает долгая пауза.
— Не могу, — наконец отвечает он. — Мы должны выбраться отсюда, и я тебя не брошу.
Тяжесть ладони давит на плечо.
— Пошли. Все кончено.
Слезы одна за другой текут из глаз, теряясь в волосах.
За спиной раздается тяжелый вздох.
— Ох, Гермиона.
Кажется, я перегорела. Для меня это уже слишком. Слишком много боли в последние месяцы: пытки, угроза жизни, желание, тоска, горе, надежда и отчаяние… этого более чем достаточно. Мой разум окончательно разрушен.
Мне ведь всего восемнадцать. И это слишком для меня.
Рон бережно берет меня под локоть.
— Вставай. Ты сможешь.
Поднимаюсь на ноги — или меня поднимают, — и меня слегка ведет, но он держит крепко, не давая упасть. Опираюсь на него, иначе вновь выпаду из реальности и уже не смогу выбраться из небытия.
У меня нет сил отвести взгляд от тела Люциуса. Вдруг он пошевелится, или откроет глаза, или вздохнет…
Никогда бы не подумала, что он может выглядеть еще бледнее. Но я ведь никогда не видела его обескровленным.
Рон легонько встряхивает меня.
— Надо уходить. Сейчас. Если появятся другие Пожиратели смерти или Драко очнется…
— Я не оставлю его, — яростно мотаю головой.
Он вздыхает.
— Он… он бы не хотел, чтобы ты осталась здесь и погибла.
— Я не могу оставить его одного, — цепляюсь за его руку, словно за якорь. И еще мне просто жизненно необходимо, чтобы он понял меня. — Ты не представляешь, насколько одинок он был. Хоть и не признавал этого.
Рон кивает, сжимая губы.
— Да, хорошо, но…
— Он любил быть со мной, — коротко произношу я.
На мгновение он закрывает глаза, а затем произносит:
— Я знаю, но он… теперь ты должна отпустить его. Все кончено.
Как все может быть кончено? Он вонзился в сердце осколком стекла и остался там навсегда.
Хватаю Рона за руку.
— Нет, это никогда не закончится…
Он крепко обнимает меня, и внезапно я понимаю, что не могу вздохнуть. Слишком много… слишком…
— Рон, это так больно, — со слезами на глазах шепчу я.
Он стискивает меня в объятиях еще сильнее.
— Я знаю.
Конечно, он знает. Потому что ему тоже больно. Потому что мы с ним остались одни на останках жизней, которые Люциус и я разрушили.
Дверь тихо открывается.
Мы с Роном отскакиваем друг от друга, но я не чувствую страха. Возможно, кто бы это ни был, он сделает мне одолжение, убив меня.
Но в комнату входит последний человек, которого я ожидала увидеть.
Это глупо, но первое, что я замечаю, — в каком беспорядке находятся ее волосы: обычно строгая прическа растрепалась, выбившиеся локоны хаотично обрамляют лицо. Подол мантии весь в грязи.
Рон
