— Зачем ты оставил меня подле себя? — грустно шептала она.
— Пелька… — в ужасе шептал он, и неудержимые слёзы, стекая, путались в отросшей бороде.
Сквозь молочно-белую кожу девушки просвечивали тонкие кости, а из многочисленных ран тонким дымком вилась кровь. Арея сотрясала крупная дрожь, и он в ужасе закрывал лицо руками. А потом, пробивая крышу, возносился к небу, сквозь грозовые тучи и слепящее солнце, всё выше и выше, за край горизонта, туда, где среди невесомых облаков и бликов света к нему вновь обращался голос. Арей не мог слушать тихий шепот, который казался ему громовым раскатом, не мог смотреть вокруг на слепящую чистоту. Он кричал, зажмуривался, пытался зажать уши и…
…приходил в себя на влажных от пота подушках, в дыму какого-то злачного места. Воротник мокрой рубахи душил его, смрад разъедал глаза, и барон мрака, пошатываясь, выходил на незнакомую улицу чужого города в неведомой стране.
Перенасыщение эмоциями после призрачных видений прошлого и будущего на несколько дней оставляло его опустошенным, отупевшим, без единой мысли в голове. Только тогда рвущая на куски боль ненадолго отступала. Однако, когда последствия мистического кутежа отступали, она возвращалась вновь. И Арей опять был вынужден пускаться во все тяжкие, ещё ниже скатываясь по лестнице порока.
Эмоции уносили его, как бурная река свои воды. Он не мог вынырнуть, не мог справиться с их бушующим потоком. Всё, на что у него хватало сил — это цепляться за остатки разума в попытке не сойти с ума окончательно.
Но разложение уже затронуло его душу, распространяясь всё глубже. Пелька и дочь были источником жизни его света, и без них, без их поддерживающей любви этот остаточный свет зачадил и погас. Годы шли, всё больше отдаляя Арея от того мужчины, которым он был когда-то. Серебро зимних снегов сменялось блеском талых вод по весне, эти воды проникали в почву, взращивая летние цветы, а затем земля смерзалась вновь, накрытая ковром опавших листьев. Со сменой времен года уходили в небытие когда-то жившая на свете девушка и её маленькая дочь. Миру нет дела до оборвавшихся жизней, ему безынтересны завершившиеся истории. И забвение несёт конец всему, оставляя безутешному лишь невыносимо горькие следы: стершийся в прах фарфор костей, блекнущие краски на старинном портрете, зияющую пустоту на месте вечности.
Эту пустоту хотелось закрыть, залепить пробкой из гнева и ярости, что мечник обрушивал на головы врагов. И когда пришло время других стражей мрака, Арей не колебался ни на мгновение. Дуэль, в которой он сразил Хоорса и получил жуткую рану на лице, положила конец его метаниям по миру. Однако даже ссылка никак не отразилась на мироощущении барона мрака.
Бесконечно долгие десятилетия провёл он на крохотном скалистом острове посреди ледяных океанских волн, вглядываясь с высоты маяка в серую, безрадостную мглу. Все эти дни слились для него в единый поток мыслей, среди которых чувствам не находилось места. Арей так долго бежал от них, стараясь найти забвение и утешение в пороках и крови. Но только тут, на самом краю света, в холодном каменном одиночестве его, наконец, настиг относительный покой.
Существование мечника превратилось в бесконечную лавину глубоких размышлений, у которых не было начала, конца или цели. Он просто продолжал дышать, с усилием втягивая воздух через разрубленный нос, пока, наконец, его одиночество не было потревожено. Память о прошлом, которую на время изгнания смыли беспощадные океанские волны, вернулась к нему вместе с болью и отвращением к себе и миру.
Он облачился в красное одеяние, возвращаясь в город с красными стенами, золотыми куполами и шёпотом миллионов жизней. Мир изменился до неузнаваемости, а вот Арей — ни на день. Он стоял в клочьях рассветного тумана, разглядывая небольшое здание, закрытое строительными лесами, и чувствовал, что в его жизни начинается новая глава.
Когда же спустя месяц он заглянул в раскосые глаза длинноволосого парнишки, то понял, что теперь станет его новым смыслом и будет хоть ненадолго заглушать боль потери. У него была Улита, необычная девушка-ведьма, которую он спас и о которой заботился. И вот теперь он брал себе ученика. Арей не отрывал глаз от мальчугана, опустившегося перед ним на колени. Коснувшись мечом его плеча, барон мрака произнес старинную клятву, которая провела черту под его прошлым.
О нет, это не было дурным сном. От болезненной реальности нельзя было спасти, укрыться. Спустя бесконечные десятки лет Арей, наконец, это понял.
Они погибли, их больше не было.
Настало время перевернуть страницу.
И почему-то в тот момент, когда он твёрдо шептал: «Я, мечник Арей, бог войны, беру тебя, Мефодий Буслаев, в ученики», ему вдруг вспомнилась залитая солнцем поляна, тень древних сосен и совсем другая клятва…
Уж вы голуби, уж вы сизаи, сизокрылаи,
Уж вы где были, а далёко-ли, и что видали?
Ну, а мы были на расстаньици, на прощаньици,
Там, где душенька с телом белым расставалося,
Расставалося, да разлучалося, горько плаколося.
Как тебе, тело, вовек в земле тлеть,
А как мне душе далеко идти, тяжело нести
Грехи тяжкия, да перетяжкия в муку вечную.
***
В тот миг, когда тяжелая каменная плита упала сверху, раздробив её кости и раздавив внутренности, она умерла. «Вот и всё, — подумалось ей, — меня не стало». Погибла земная девушка Пелька, двадцати лет от роду, жена Арея и мать Мирославы.
Но не её бессмертный дух, сияющий ярким светом посреди давящей тьмы.
Пускай физическое тело бренно, оно всё же связано с эйдосом крепкими нитями. Душа, насильно вырванная из тела, умирающего мучительной смертью, нестерпимо болит. Эта крохотная точка вечности, чуткая к любым проявлениям жизни, отзывается на страдание. И душа Пельки испытывала страшные муки, причиняемые ей телесной смертью.
Но лишиться эйдоса, оставшись наедине с мраком, оказалось куда страшнее. Когда человеческое сердце перестало биться, она потеряла последнюю связь с реальностью, и сосущие щупальца тьмы начали пить из неё силы. Однако силы вечности неисчерпаемы, и эта пытка длилась очень, очень долго, ей не было конца.
Раз за разом во мраке заточения Пелька переживала смерть дочери и свою, в отчаянии
