***
Был я весь - как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил.
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали…
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
(Сергей Есенин. Заметался пожар голубой)
Вячеслав Бутусов — Чёрные птицы
Николай Носков — Это здорово
Танцы Минус — Половинка
***
Ветер свистел у него в ушах. Боковым зрением Глеб видел, как рядом смазанным пятном летит Таня: будь на её месте кто-то другой, то не поспел бы за дикой скоростью полёта. А сейчас Бейбарсов летел и знал, что Таня обогнала бы его, если бы захотела.
Они неслись над просторами необъятной России уже больше пяти часов, ни разу за всё это время не снизившись, чтобы передохнуть. Сразу же над океаном, едва перелетев через Гардарику, Глеб развил бешеный темп, будто боялся, что иначе не хватит сил долететь до места, будто страшился передумать.
И когда под ними широким ковром раскинулась бескрайняя алтайская тайга, перемежаемая острыми горными вершинами, сердце бывшего некромага на мгновение пропустила удар. Расступилась сизая дымка тумана, и внизу показался тёмный, непроходимый лес.
Подав Тане знак следовать за ним, Глеб начался постепенно снижаться. Очутившись на более-менее расчищенной опушке, он заставил ступу исчезнуть и оглянулся. Таня приземлилась рядом и теперь стояла, сжимая в руках гриф контрабаса и подозрительно осматриваясь. Бейбарсову это было ни к чему. Практически каждый камень в этих непролазных дебрях был ему знаком. Он знал все большие поляны, где росли мухоморы и поганки, помнил болотистые заросли, в которых любили обитать хмыри и прятаться лешаки. Сумрачный лес встретил его, как родного, обнял своим пряным хвойным ароматом. И Глеб вновь вернулся на десять лет назад, когда…
…хмурый темноволосый мальчик шёл вдоль высоченных сосен, угрюмо качавших верхушками. Одежда на нём была порвана, лицо и руки — в грязи и следах запёкшейся крови. Высоко, над теряющимися в недостижимой высоте деревьями плавилось золото рассвета. Мальчик пережил ночь, в течение которой за ним по всей тайге бегали мёртвые люди. Эти люди хотели убить и съесть его. Но мальчик сам убил как минимум пятерых. Он не знал, где остальные дети, пережил ли хоть кто-то эту полную ужасов ночь, за которую в нём в очередной раз что-то надломилось и сломалось, хотя казалось, что больше уже нечему.
Обойдя гигантский, покрытый мхом валун, мальчик подошёл к тонкой полоске грязного ручья, пробегавшего через эту часть леса. Упав на землю, он окунул руки в прохладную воду и умылся. А потом спрятал лицо в ладонях, и худые сутулые плечи задрожали. Мальчик заплакал. Не потому, что ему было больно или страшно — нет, все эти доступные обычным людям ощущения были утрачены для него навсегда. Он плакал по своему отнятому детству, по матери, которую тогда ещё помнил и любил, по котёнку, со смертью которого так и не смог смириться. Ударив кулаком по поверхности воды и взметнув брызги, мальчик выпрямился, ныряя рукой куда-то под испещрённую дырами и каплями крови куртку, и вытащил на свет сложенный вчетверо листок. Развернув его, он уставился на портрет девочки, — непослушные волнистые волосы, смешная родинка на носу — и постепенно на лице мальчика начала проступать робкая, неуверенная улыбка, которую оборвал внезапный крик, раздавшийся среди сосен.
— Глеб!
— Глеб!…
Бывший некромаг резко вынырнул из прошлого, глядя повзрослевшими глазами на Таню, стоявшую возле одной из сосен.
— Тут твоё имя!
Приблизившись, он внимательно вгляделся в поистёршиеся от времени буквы, а потом кивнул:
— Жанна вырезала когда-то. За это старуха засунула её в гроб к полуразложившемуся мертвецу.
Таню передёрнуло:
— Она наказывала вас даже за порчу деревьев?
— Наказание было за любовь, — усмехнулся Глеб. — Нам запрещалось испытывать это чувство. Я был единственным, кому она милостиво разрешила полюбить, хотя до сих пор не знаю, почему. Идём.
Они пробирались по лесу, который окутывал молодых людей своими звуками и запахами.
— Знаешь, — внезапно произнесла Таня, — я поняла, что отсюда чуть меньше тысячи километров до нашей… до места, в котором жили мы с Ванькой.
— Хочешь, завалимся к нему с дружеским визитом? — иронично предложил Глеб.
Девушка не ответила, и они продолжили продвигаться вперёд молча. Бейбарсов всегда пропускал момент, когда могучие деревья расступались, выводя к обрыву, на котором устрашающей тенью зависла древняя избушка. Она была такой старой, что наполовину вросла в землю. И при виде этого зрелища кровь резко отхлынула от лица Глеба.
Таня осторожно прислонила контрабас к ближайшей из сосен, приблизилась к нему и крепко сжала своей ладошкой его похолодевшие пальцы.
— Я с тобой, — прошептала она.
Бывший некромаг взглянул на неё. Он не знал, как объяснить девушке, что именно происходит сейчас в его душе. Там страх боролся с ненавистью, старые травмы, как незажившие раны, вновь вскрылись и стали кровоточить, а в голове стояли вопли, крики других детей — несчастных детей, которые оказались менее везучими, менее живучими, чем он с сёстрами — и собственный тихий плач.
Однако по мере того, как солнце постепенно склонялось к горизонту, его рука, зажатая между Таниными пальчиками, согревалась. Они по-прежнему стояли метрах в ста от землянки, поросшей мхом и почти сливающейся с окружающей действительность. И вот, наконец, Глеб сделал первый шаг.
Прежде чем переступить порог, он проверил дом на наличие проклятия или порчи. Чисто — по крайней мере, на первый взгляд. Вдохнув побольше воздуха, как перед прыжком в воду, Бейбарсов резко толкнул дверь. С ужасающим скрипом та приоткрылась, впуская в избушку, вместе с непрошеными гостями, лучи закатного солнца, осветившие танец миллионов пылинок, покрытый многолетней грязью пол, низкий потолок с подвешенными к нему пучками засушенных растений и каменный очаг с огромным котлом посередине.
Сделав пару шагов, Глеб остановился, прислушиваясь к собственным ощущениям. Здесь всё ещё присутствовала магия, причём аура её была настолько плотной, пронизанной густой тьмой, что буквально пригибала к земле.
— Вот здесь я и вырос, — сказал он глухо.
Подошедшая сзади Таня тронула его за плечо.
— Знаешь, а ведь когда-то я думала, что нет на свете хуже
