— Мирта, — он пытается посмотреть мне в лицо, а я только качаю головой: не хочу, чтобы он видел мои слезы. Тогда он целует меня в висок и тихо шепчет: — Все не так плохо. Самое главное, что ты жива. Обещаю, я тебя обязательно вытащу. В этот раз я тебя ни за что не оставлю.
— Угу, — все, что я могу ответить.
— Послушай, — он подцепляет мой подбородок пальцами, но я старательно избегаю его взгляда. Он заключает мое лицо в ладони. По старой приютской привычке слегка жмурюсь, ожидая пощечины за слезы, но Катон лишь смахивает слезу с моей щеки. — Да, «Черный волк» не самое приятное место на земле, но уж получше, чем арена. Ты сможешь выстоять, я в это верю.
— Энобария сравнила ее с приютом.
— Тут я ничего не могу добавить, — говорит Катон. — Тем лучше для тебя: ты-то знаешь, как себя вести в подобных учреждениях.
— Конечно, знаю.
— Покажи им, чего ты стоишь, Дагер, — эту фразу он произносил несколько раз на арене. Как же давно это было.
Катон осматривает меня с ног до головы и как-то странно улыбается.
— Я, конечно, не знаю, как выглядит тюремная роба, но подозреваю, что даже в ней ты будешь сногсшибательна.
— Что?.. — я отступаю от него на шаг.
— А что? Ты видела себя в зеркале? Репортеры в зале суда снимали только тебя, а некоторые присяжные очень прониклись твоей историей.
Я чувствую, как закипаю.
— Ты к чему это клонишь, а? Что если костюмчик хорошо сидит, то все: похрен что ты скажешь, главное, задницу подчеркнуть? А остальное не важно, да?!
Улыбка сползает с лица Катона.
— Мирта, да я не это имел в виду… Не злись так.
Я со стоном хватаюсь за голову.
— Да что же со мной такое происходит… — я отхожу к окну, опираюсь руками на подоконник. Голова раскалывается на части, как будто меня снова ударили, а таблеток, чтобы заглушить боль, нет.
Катон встает рядом со мной.
— Прости меня. Я просто хотел тебя как-то взбодрить. Лучше бы не пытался.
— Ты, конечно, нашел время говорить комплименты.
— Опять нам не удается нормально провести время. То Игры, то слежка, то… это.
— Еще будет время. Ведь будет? — с надеждой спрашиваю я.
— Обязательно, — твердо говорит он, проводя большим пальцем по моему браслету.
Тут я вспоминаю. Шепчу ему на ухо:
— Я тебя не выдала. Если что, вали все на меня.
— Не волнуйся за меня, я выкручусь.
— Плутарх Хевенсби точно в курсе всех дел. Если он будет с тобой говорить, будь осторожен. В случае чего, скажи, что я тебя соблазнила и поэтому ты со мной поделился информацией, — серьезным тоном говорю я. Катон улыбается.
— Ведь это почти не ложь.
Шутник нашелся.
— Ты покраснела, — с улыбкой произносит он.
— Это из-за слез.
— Ну да, ну да.
Мы оба смеемся. Заходит миротворец.
— Время, — строго говорит он.
Катон крепко обнимает меня.
— Помни о том, что я сказал, — быстро целует меня в щеку и следует за миротворцем. В дверях Катон чуть задерживается и быстро подмигивает мне.
Я подхожу к окну, пытаюсь переварить происходящее. Что ж, в тюрьму, так в тюрьму. Да, там убивают людей, но они сами виноваты. А меня убить не так-то просто. Может, там хоть кто-нибудь слышал обо мне, и это даст какое-то преимущество. Это немного успокаивает. Через минуту ко мне приходят конвоиры, выводят из здания к бронированной машине. Мне не объясняют, куда мы направляемся.
Едем долго, мотор шумит так, что я даже не могу понять, в городе мы или выехали куда-то за его пределы. Наконец, машина останавливается, и мне приказывают выйти. Передо мной пустырь, на котором расположился планолет, каких я еще не видела. Кажется, это самое бронированное средство для перевозки заключенных в мире. Он намного больше стандартных планолетов, полностью белый, иллюминаторов нет. На нем изображена огромная черная скалящаяся волчья голова.
Вместе с миротворцами подходим к нему поближе. Когда мы приближаемся, замечаю на асфальте белую полосу. Мы останавливаемся ровно перед ней. В этот момент планолет опускает трап, и к нам выходят четыре миротворца. Они одеты в глухую черную броню, и мне даже непонятно, кто передо мной: живые люди или роботы - настолько у них четкие и синхронные движения. Броня мощная, из-за нее эти ребята кажутся в два раза крупнее обычного человека.
Как только они подходят к полосе, капитолийские миротворцы приказывают мне переступить черту. Едва я это делаю, конвоиры возвращаются в машину и уезжают в сторону города.
— Следуй за нами, — произносит один из миротворцев роботизированным голосом, и я даже не могу понять, кто именно из них. Миротворцы окружают меня, берут в “коробочку” и ведут в планолет.
Когда оказываюсь внутри, у меня отвисает челюсть: передо мной целая воздушная тюрьма. Около двадцати однотипных камер, в каждой есть только койка. Все они пустуют, и одна из них, наверняка, моя. Сняв с меня наручники, мне приказывают подойти к миротворцу, который стоит у самой дальней клетки. Тот открывает передо мной дверь в небольшую ванную комнату. Я прохожу туда, он за мной.
— Переодевайся. Все украшения, ценные вещи сдать, косметику смыть.
Протягивает мне какой-то серый комбинезон и емкость для вещей. Переодеваюсь прямо при нем. Из украшений у меня только браслет.
— Мне его вернут?
— Как распорядится комендант, — отвечает миротворец.
Значит, нет. Бросаю прощальный взгляд на подарок Катона и отдаю его. Умываюсь, поправляю комбинезон.
— Бандану снять.
— Нет, она закрывает мою рану. Врач приказал не снимать ее без крайней необходимости.
Миротворец поднимает руку и что-то печатает на планшете.
— Хорошо, — говорит он спустя некоторое время. — Выходи.
Меня «селят» в одну из клеток. Заставляют лечь на кушетку и вкалывают что-то в шею. Я заранее закрываю глаза и отключаюсь.
Не знаю, сколько я проспала, по ощущениям - целую вечность. Как только прихожу в себя, дверь клетки открывается, и миротворец приказывает выйти.
— Руки сжать в кулаки, вытянуть вперед, — приказывает он, когда я выхожу. Подчиняюсь беспрекословно. Миротворец надевает мне на руки какие-то светящиеся браслеты. Они не связаны между собой, но ощущения такие, что рук у меня будто нет. На ногах застегивают обычные цепи, чтобы мне не удалось бежать. После всех процедур, в окружении четырех миротворцев, следую к выходу. Спускается трап, и меня под конвоем выводят на улицу.
Естественный свет немного слепит глаза, и я на пару секунд зажмуриваюсь. Мы оказались на небольшом
