— Заседание суда объявляю закрытым, — сообщает судья и ударом молотка ставит крест на моей свободе. Мэры один за другим отключаются, присяжные покидают зал. И все это в полнейшей тишине.
Я, как громом пораженная, смотрю в одну точку. Будто во сне, по приказу миротворцев, встаю с места. На меня надевают наручники, мы покидаем зал. Конвоиры приводят меня в отдельную комнату, освобождают от оков и уходят, заперев дверь.
Я сажусь на ближайший стул, обнимаю себя руками. Голова пульсирует, хочется кричать от безысходности. Пытаюсь себя убедить, что все это неправда, что все это сон, и мне нужно просто проснуться.
Дверь открывается.
— У вас пять минут, — раздается голос за дверью, и в комнату входят Брут и Энобария.
Ни слова ни говоря, Брут подходит ко мне и крепко обнимает, как давным-давно, шесть лет назад, на церемонии награждения. Я едва сдерживаюсь, чтобы не зарыдать ему в плечо.
— Мирта, — он берет меня за плечи и смотрит прямо в глаза. — Ты жива — это самое главное. Никто не знает, какая тюрьма «Черный волк» на самом деле, может, она такая же, как остальные, а все описанные ужасы — слухи.
— А если нет? — глухо спрашиваю я.
— Не думай об этом. Послушай, — он переходит на шепот. — Они устроили эту показуху из-за бунтов и волнений. Им просто нужно утихомирить дистрикты, вот и все. Когда шумиха уляжется и все стабилизируется, мы тебя вытащим. Через месяц, год, пять лет — неважно. Но мы тебя обязательно освободим.
— Правда? — такой наивный детский вопрос, но на большее меня не хватает. Брут грустно улыбается, гладит меня по щеке.
— Я тебе обещаю, что мы будем стараться. Ты, главное, не падай духом.
Его слова произвели обратный эффект, нисколько не обнадежив меня. Я прекрасно понимаю, что в этот раз Капитолий пойдет до конца. Никто меня не спасет.
— Мирта, подойди, — твердым голосом произносит Энобария. Я на дрожащих ногах подхожу к ней. Она взглядом показывает Бруту отойди немного подальше: этот разговор будет между нами.
Энобария встает рядом со мной. Она не намного выше меня, на каблуках я с ней примерно одного роста.
— Место, откуда невозможно сбежать. Место, где весь твой день расписан поминутно, и за каждое отступление от правил наказывают. Где ни в коем случае нельзя терять бдительность и надо смотреть в оба. Где все живут, как стадо, в одной конюшне. Там нельзя проявлять слабость, нельзя чувствовать, вообще ничего нельзя. Ничего не напоминает?
Напоминает, еще как.
— Приют, — тихо отвечаю я. Энобария кивает.
— Именно. Ты уже знаешь, как выжить в подобных условиях. Ты уже была в тюрьме, так что же изменилось? Да ничего. Разве что соседи стали взрослее, а вместо надзирателей - миротворцы.
Она права. Как бы я ни относилась к Энобарии (а отношения у нас не настолько прекрасные, чтобы мы могли считаться подругами), но только она знает, как мне было тяжело до поступления в Академию. Мы обе прошли через приют, для нас обеих было счастьем выбраться из этого капкана и доказать свою ценность. И отчасти нам удалось: Энобария — пример подражания для всех приютских, единственная воспитанница, победившая в Голодных играх, а я… Я же возвращаюсь к началу.
— Думай об этом всегда и ничего не бойся, — продолжает Энобария. — Стань той, кто ты есть на самом деле. Ты — профи. Ты — финалист Голодных игр. Вспомни, что это значит. Ни любви, ни жалости. Любое проявление чувств приведет к поражению, — она кладет руку мне на грудь. — Здесь должен быть всегда камень, только тогда ты выживешь.
С каждым ее словом во мне растет решимость. Энобария права. Где же та Мирта, которая до потери сознания метала ножи, пока каждый из них не попадет в цель и готова была убить каждого на арене ради победы? Я расправляю плечи.
— Я выдержу, — твердым голосом произношу я.
— Я не сомневаюсь, — говорит Энобария. — Рано или поздно, мы тебя вытащим.
Заходит миротворец и говорит, что время вышло. Брут напоследок меня быстро обнимает, Энобария просто кивает. Когда дверь за ними почти закрывается, меня словно поражает молнией.
- Брут! - я подбегаю к двери. Миротворец меня тут же перехватывает. - Джефри! Мой кот, позаботьтесь о нем.
Брут оборачивается.
- Не волнуйся, мастер Стерлинг за ним присмотрит.
Я хотела еще что-то сказать, но миротворец меня грубо заталкивает в комнату и запирает дверь. Я устало прислоняюсь к стене. На душе стало еще паршивее. Как же кстати пришлись бы слова Энобарии перед началом Игр.
Что со мной стало? Неужели, я стала такой слабой, что позволила себе цепляться к каким-то уколам со стороны Гламур, Кашмиры, все той же Розали? В детстве я слышала вещи и похуже и не смела дать слабину. Все это очень странно, и дело не только в нависшей опасности, которую я осознала недавно. В последний день тренировок перед 74-ми Голодными играми Брут сказал, что один из моих главных козырей — это сдержанность. Я никогда не скандалила, не поддавалась панике и в нужный момент могла легко отключить все эмоции. А сейчас я себя совсем не контролирую. Вспоминаю изуродованное тело Розали. Неужели, она меня настолько разозлила?
Вздыхаю, опираюсь спиной на стену. Какая теперь разница, прошлого не воротишь. Заново прокручиваю в голове слова Энобарии и чувствую легкое успокоение. Я финалист 74-х Голодных игр. Нет, я победитель! Катись к черту Капитолий, выиграла действительно я, а не Катон. Удивительно, сейчас при мысли о нем я лишь чувствую слабенький укол там, где должно быть сердце. Больше нет этой приятной дрожи, нет ничего.
Дверь снова открывается, и на пороге появляется Катон. Я смотрю на него. В голове все еще слышу голос Энобарии, но с каждой секундой ее мантра становится все тише и тише и совершенно затухает, когда Катон произносит «Мирта». Не так, как тогда, в первый раз, когда мы увиделись в смотровом зале, а так тихо и обреченно.
Совершенно забыв обо всем, я подбегаю к нему и крепко обнимаю, запоздало подумав, что, возможно, он уже проклинает тот день, когда меня встретил. Но почувствовав его объятия, я понимаю, что
