Теоретически радоваться надо, что «приговоренный» ею человек выжил, но отчего так тяжело стало на сердце?..
Ну вот чего его сюда принесло? Может быть, конечно, какой-нибудь его сосед по бомжатнику сюда угодил, вот Скалолазка и решил наведаться? В самом деле, он ведь некоторым образом человек, а значит, ничто человеческое ему не чуждо!
Да и правда что, подумала Ольга, хорошо, что ей не призрак явился, то есть она еще не совсем сдвинулась, хотя основания предполагать такое есть… взять хотя бы эти видения липкого сумрака, Игоря, кудрявой девочки… и странные слова о том, что он отдает Ольгу кому-то… кому?! Какому-то спасителю?
Кириллу? Неужели Кириллу?!
В эту минуту его телефон зазвонил. Пришла эсэмэска.
Кирилл взглянул на дисплей:
– Оля, извини, больше не могу здесь оставаться, надо подняться к «подводникам», там какие-то проблемы, но потом еще загляну.
– «Подняться к подводникам» – это звучит нелепо, – буркнула Ольга, хотя прекрасно знала, что «подводниками» называли сотрудников отделения гипербарической оксигенации, где установлены барокамеры. С виду эти капсулы напоминают батискафы с иллюминаторами-окошечками, правда, находятся не в морской пучине, а в светлой и стерильной, весьма прозаической комнате. Условия, создаваемые в барокамере, приравнивают к погружению на пять-десять метров под воду. При этом восстанавливается кровоток и, как следствие, устраняется кислородное голодание в поврежденных органах и тканях. Отделение гипербарической оксигенации находилось на четвертом этаже. Так что к «подводникам» из реанимации, с первого этажа, и в самом деле приходилось подниматься.
Кирилл помахал на прощанье и пошел к дверям реанимационного зала. На пороге нагнулся, поднял что-то с пола и изумленно обернулся к коллегам:
– Ничего себе! Кто это у нас «паркерами» разбрасывается?! Ребята и девочка, чье это?
На него посмотрели как на идиота, недоуменно пожали плечами. Кирилл вышел, неотрывно глядя на черную матовую изящную ручку с золотым колпачком, а Ольга, опасливо покосившись на недвижного «полковника» Витю с кислородной маской на лице, откинулась на подушку и принялась думать о том, как бы уломать Кирилла все же отпустить ее ночью к Игорю.
В давние временаСлучилось это, когда Лукерья Митяхина была совсем молоденькая – едва ли исполнилось ей семнадцать. Замужем она в ту пору еще не была, даже жениха у нее еще не было, да и подружек тоже не завела. У всех у них были ухажеры, а Луше никак не везло. Стоит ей взгляд положить на какого-то парня, как тот, словно нарочно, начинает за другой ухлестывать! Ох, как им Луша завидовала, а пуще всего завидовала она своей двоюродной сестрице, Груне. Нравился, ну просто до смерти Луше нравился Василий Васнецов из Курдушей, очень по сердцу ей пришелся! Да только он не к Луше, а к сироте да бесприданнице Груне, Лушиной сестренице, присватался.
Была Грунька пятью годами старше Луши и хитра, ох как хитра! С виду скромна, тиха – воды не замутит, но про таких как раз и говорят, мол, в тихом омуте черти водятся. Как матушка ее травознайствовала, пока не померла, так и Груня к этому делу способна стала и вскоре знахаркой прослыла. А травяные зелья не только исцелить человека могут, но и пагубу навести, а что до варения приворотных зелий, так это само собой разумеется, без них не обойтись. Луша не сомневалась, что сестрица ее двоюродная Василия именно зельями опоила – так и приворожила. Да разве можно Груню без приворота полюбить, если рядом Луша? Ну никак! Никак! Однако же полюбил Груню Василий, и свадьбу сыграли, и стали жить в доме, который в наследство Василию остался от отца. Его несколько лет назад шатун заломал, а мать померла, еще когда Васеньку рожала.
Наверняка Груня мужа чуть ли не ежедневно присушками потчевала, потому что жили молодые так ладно да складно, что любо посмотреть. Ну, кому любо, а кому завидно! Завидовали им те бабы, кого мужья поколачивали, или у кого запивали горькую, или на сторону косились… в том числе и на Груню косились мужики завистливо, потому что была она и собой красавица, и хозяйка, каких поискать. Все у нее в руках горело, любая работа спорилась на диво, да и у Василия тоже. И дочка родилась у них – красавица, певунья, веселая да ласковая Ольгушка. Все чаще в Лушиных завистливых шепотках проскальзывало, что не может такая спорина[7] одной семье валиться, неспроста это, а потому, что Груня никакая не знахарка, а ведьма чистой воды, с чертом дружбу водит, вот он ей и помогает. Однако злая слава к Груне не приставала, ибо она врачевала отменно и детей, и взрослых, и животину всякую, днем и ночью готова была на помощь прийти!
Прошло еще сколько-то лет, Груня жила со своим мужем и дочкой счастливо, а Луша все помирала от зависти. С того, небось, и с лица спала, и не сватался к ней никто. Вот-вот – и в старых девках засидится!
И вот однажды ушел ее отец, Петр Митяхин, в отхожий промысел: был он печником, а значит, часто оставлял дочь одну. Ох как жалела Луша, что в доме Василия и Груни печь исправна, не дымит да не пышет попусту искрами! Случись такое, они, конечно, позвали бы Лушиного отца помочь печку наладить, а уж дочка папашу всенепременно бы уплакала, чтобы он какую-нито пакость сотворил в этой печи.
Отец Луше часто рассказывал, что творят печники с теми, кому хотят отомстить – например, за недостаточный расчет! Митяхин однажды и сам, обиженный хозяйской жадностью, вмазал в трубу две незаткнутые бутылки – по самые горлышки вмазал. Хороша вышла печь – и тепло дает, и кашу варит, и пироги печет, – только в трубе знай свистит кто-то, да так, что страшно жить: никак, завелись черти-дьяволы!
Позвали хозяева Митяхина снова. «Поправить, – говорит он, – можно, только меньше десятки не возьму». Уперлись хозяева – дорого, мол! И правда – дорого, Митяхин и сам знал, что заломил несусветное… Сошлись на семи рублях, однако Митяхин не сомневался, что рано или поздно возьмет свое. Разобрал трубу, бутылки вынул, а вместо них положил гусиных перьев. Свист прекратился, но кто-то стал в трубе охать да вздыхать.
Хозяева опять к Митяхину: что, мол, за притча? А тот руки врозь: знать не знаю, ничего не ведаю, небось печка обиделась, ворчит на вас, что вы с печником неладно разочлись! И опять за свое: коли дадите десятку, да вперед, уговорю печку, чтоб не обижалась на вас, чтоб пекла-варила-грела исправно, как положено доброй печи в добром доме, да не ворчала на хозяев понапрасну.
Конечно, хозяева не дураки были, поняли,
