Барин покосился на нее, словно хотел что-то сказать, но сдержался.
И тут над лесом загрохотало так, что Луша про Груню позабывала и затряслась от страха.
– Да ты замерзла, никак? – говорит барин и ближе к ней придвигается. А глаза его зеленые так и сияют, так и обливают Лушу своим ясным светом! – Давай-ка я тебя согрею, красавица моя.
Никто и никогда не называл Лушу красавицей, вот она и разомлела от таких слов даже пуще, чем от вина.
Сначала барин ее приобнял, потом поцеловал… а потом девку на подстилку повалил, юбчонку да рубаху задрал – и пристроился сверху со всей своей мужской охотою. А Луша и не спорила, и не противилась – то ли винцо с ума-разума свело, то ли молодое тело своего требовало. Целовались-миловались-любострастничали долго!
Наконец заснула Луша в объятиях своего нечаянного ухажера, и такие-то сладкие сны ей снились! Как будто забрал ее барин в свое поместье, женился на ней, стала она барыней-владычицей, красивой да нарядной, деток нарожала во множестве, таких же зеленоглазых, как Лушин муж, и теперь Груня от зависти помирает, а Василий локти кусает, на Лушину красоту несказанную да ее довольство глядючи. А Ольгушка у барыни Лукерьи Петровны прислужницей стала, и какое ж это оказалось удовольствие шпынять ее почем зря!
Что и говорить: сладок был сон, да горько пробуждение!
Утром проснулась Луша от холода, открыла глаза – да и не поверила им.
Где балаган, где зеленоглазый барин?! Лежит она одна-одинешенька на лесной тропке, что вьется средь травищи, и сухо кругом, словно и не гремел гром, не сверкала молния, не лил дождина… в рассветном небе ни облачка.
«Неужто все это было сном?» – думает Луша испуганно. Однако еще больше она испугалась, когда увидела, что вся рубаха на ней в кровях и ноги таковы же, и болит все ее женское нутро так, будто дубинкой в нем всю ночь ворочали…
Только теперь вспомнила Луша, что старые люди рассказывали: если увидишь, блуждая по лесу, неприметную тропу, ни в коем случае на нее не заходи, ибо это лешачья тропа, и хозяин лесной может завести тебя невесть куда. Но еще хуже придется тому, кто на эту тропу уляжется. Мужика леший прибьет, а девку непременно изнасильничает: либо в своем обличье, либо каким-нибудь прохожим-проезжим скинувшись, а потом еще и хохотать над ней будет: мол, сама ко мне пришла, сама на мою тропу легла, сама передо мной ноги развела, ну а мой пострел везде поспел!
И тут, словно в подтверждение этой ужасной мысли, с таким запозданием осенившей Лушу, раскатился по лесу странный отрывистый звук – словно захохотал кто-то. Знать, и впрямь с девкой спознался лешак, принявший человеческий облик, а теперь над ней же и хохочет!
* * *– …Борцов идет, Борцов! – восхищенно воскликнул кто-то, и в реанимационный зал вошел, тяжело ступая, огромный краснолицый мужик в зеленой робе, которая казалась по-детски наивной и даже слегка нелепой на его могучем тулове и в сочетании с большим, щекастым, носатым лицом. Это был главный «подводник» Центральной больницы, в ведении которого находились знаменитые барокамеры.
Ольга видела Борцова только однажды, однако забыть его корпулентную и выразительную фигуру было невозможно. Борцов выделялся среди какого угодно общества, и сейчас просторный реанимационный зал показался вдруг тесным, а люди – слишком малорослыми и невзрачными.
– Принимайте нового постояльца, мальчики и девочки, – басил Борцов (даже эта мощная фамилия казалась для него слабоватой!). – Присматривайте тут за ним хорошенько, нервный больной оказался. Мало что реакция на профопол плохая, мало что фентиловая дрожь![8] У него, видите ли, клаустрофобия вдруг возникла, чуток барокамеру нам не разнес вдребезги, думал, вот-вот крышку сорвет!
Раздались смешки.
Если учесть, что барокамеры изготавливаются с применением космических технологий и материалов, их никаким топором не расшибешь, а байонетный замок[9] можно открыть только снаружи, обличительная речь начальника отделения ГБО показалась и впрямь милой шуткой. Однако то, что Борцов сам, лично, явился в реанимационный зал сопроводить какого-то случайного пациента, выглядело впечатляюще.
Медперсонал засуетился вокруг кровати на колесиках, которую установили на том месте, где недавно находилось ложе «полковника» Вити. Он, кстати, вел себя по-прежнему совершенно мирно, находясь в глубокой отключке.
Повязка, прикрывающая голову нового пациента, выглядела влажной: намокала жидкостью, которая омывает мозг. Это обычное последствие травмы черепа или отека мозга.
– Выяснили вообще, кто это? – спросил Борцов, оглядывая персонал реанимационного зала, но ответом было только общее молчание и пожатие плеч. – А между тем, похоже, иностранец. Ни слова в той тарабарщине, которую он периодически несет, я понять не могу. Впрочем, товарищи, вы знаете, что нам безразлично, иностранец пред нами или соотечественник, последний бомж или сам губернатор: ко всем у нас отношение не по Маяковскому, а самое-пресамое гуманное, чувствительное и внимательное! Так что оставляю вам этого скандалиста на попечение. Удаляюсь и жду новых поступлений!
Борцов ушел; оставшиеся переглянулись.
– Приходи еще, тезка! – пробормотала немолодая медсестра. Ольга вспомнила: ее звали Викторией Сергеевной. А поскольку имя Борцова было Виктор Сергеич, они вполне могли считаться тезками.
– А что это значит, отношение не по Маяковскому? – робко спросил молоденький лаборант.
– Это значит, что отношение не плевое, – пояснил кто-то.
– А, так это он того Маяковского имел в виду, который поэт, а я думал, может, какое-то светило реанимации! – хихикнул лаборант.
Вслед за ним засмеялись все.
Атмосфера реанимационного зала, несколько взвихренная явлением главного «подводника», постепенно приходила в норму.
Когда все нужные приборы были подключены, а на мониторах замелькали показатели, от нового больного отошли, убедившись, что с ним все в порядке, и Ольге стал виден его профиль.
Где-то она уже этот четко очерченный профиль видела… нос с горбинкой, высокие скулы… что-то восточное в лице…
– Би Гантимур, этэвумну мова, – внезапно пробормотал неизвестный, не открывая глаз.
Стоявшая неподалеку Виктория Сергеевна быстро подошла, наклонилась над ним, но пациент больше не издал ни звука.
– Бредит, наверное, – пробормотала сестра и отошла к другой кровати.
– Би этэвумну мова! – снова прозвучало едва слышно.
Виктория Сергеевна оглянулась, пожала плечами, опять отвернулась. А Ольга нахмурилась сосредоточенно, вглядываясь в профиль соседа.
Стоп, да это же не кто иной, как загадочный древоруб, которого она сама сдавала сегодня в приемный покой Центральной больницы! Древоруб с разбитой головой, ненавистник сухих лиственниц!
Ну и встреча. И опять Ольга слышит те же слова, которые он бормотал, когда его укладывали в машину «Скорой». Еще там было что-то… ах да, мол, его никто не может победить, только какой-то мугды.
А Егорыч, конечно, не преминул свести этого мугды к обычному общему знаменателю…
Однако что-то сегодня урожайный день на тарабарщину, как выразился великий Борцов! Этот лопочет невесть что, «полковник» Витя орал жуть какую-то…
Кстати, очень странно: как ни
