Интересно, что эти слова все-таки значили? Они чем-то похожи на те, которые произносил древоруб. Звучанием, интонацией… Может быть, он их сможет перевести, когда очнется?
Если очнется, конечно…
Словно почувствовав ее мысли, древоруб медленно, с усилием повернул голову, и его черные удлиненные глаза встретились с глазами Ольги.
И в это мгновение она внезапно ощутила, что лежит на своей каталке голая – как и положено в реанимации. Конечно, прикрыта легким одеялом, но под одеялом на ней и нитки нет! Раньше не думала об этом, даже когда Кирилл сидел рядом и таращился на нее горячими, ревнивыми глазами, – а сейчас необычайно остро почувствовала вдруг свою незащищенность.
От кого? От чего? От мужского взгляда?
Но она же все-таки прикрыта одеялом!
Смутилась, потянула его повыше на плечи…
– Здравствуй, страж высоты, – внезапно прошептал древоруб. – Я Гантимур, страж деревьев.
Вот странно! Медсестра, стоявшая по другую сторону кровати, даже ухом не повела, а Ольга отчетливо слышала каждое слово, тем более что теперь незнакомец говорил по-русски.
Бред, конечно, однако довольно поэтичный бред. Опять про какого-то стража высоты! А Гантимур, надо думать, – это имя древоруба?
– Да, – шепнул он, вновь услышав не слова ее, а мысли. – Имя.
– Имя очень красивое, но какой же ты страж деревьев, если их рубишь? – слегка усмехнулась Ольга. – Ничего себе страж!
Почему-то она с легкостью обратилась к нему на «ты». Ну что ж, он ведь и сам говорил ей «ты»!
– Сухую лиственницу непременно надо срубить и сжечь, – серьезно проговорил Гантимур. – Особенно покрытую паутиной. Это может оказаться мугдыкен, на котором обитают мугды, не попавшие вовремя в мир мертвых и ставшие убийцами. Если мугдыкен не сжечь, паутина перелетит на другие деревья, они иссохнут и тоже станут приютом для мугды.
Ольгу дрожь пробрала! Что-то неведомое и вместе с тем знакомое вдруг приоткрылось перед ней после этих страшных и почти непонятных слов – что-то неведомое и в то же время дышащее воспоминаниями: она только одним глазком туда заглянула – и оказалась на лестнице, по которой, задыхаясь, взбиралась на верхний ярус колокольни, дергала за веревку тяжелого колокола, а потом увидела притаившееся в углу существо в белом колпаке… нет, в белой каскетке!
Ольга с ужасом зажмурилась, вцепилась в края кровати, боясь даже взглянуть на Гантимура, боясь каждого нового слова, которое он произнесет!
Кто он такой? Кто он такой?! И почему назвал ее стражем высоты? Да, он именно ее так назвал, именно с ней поздоровался!
Она не успела спросить.
– А это кто еще здесь объявился? – послышался вдруг чей-то резкий голос, и Ольга открыла глаза.
Открыла – и удивилась. Возле кровати Гантимура стоял Кирилл.
Вот только голос у него сейчас был совершенно чужой, и сам он… никогда в такой ярости Ольга его не видела, даже представить не могла, что вспышка дурного настроения способна так изменить человека!
Интересно, с чего это он так завелся?
– Мы не знаем, Кирилл Максимович, – осторожно начала Виктория Сергеевна, тоже, по всей видимости, озадаченная тоном доктора Поликанова. – Его привез сам Борцов, сказал, что у него клаустрофобия…
– У него? – ткнул пальцем в Гантимура Кирилл. – Какая еще клаустрофобия?! Да он же бешеный! Он сумасшедший! Его надо связать! Он нам тут сейчас всех с ума сведет… принесите веревки, ремни! Он же буйный, вы что, не видите?! Чего вытаращились?! Ну, говорю вам, давайте ремни!
Никто не сдвинулся с места – все просто оцепенели, не веря ни глазам своим, ни ушам. Таким доктора Поликанова они тоже никогда не видели! А Кирилл вцепился в спинку кровати Гантимура и рванул ее так, что пациент едва не свалился на пол. Однако он все-таки удержался, вцепившись в бока кровати, и яростно выдохнул:
– Мугды! Вернись в свои края, вернись на свой мугдыкен!!
Кирилл мгновение смотрел на него расширенными глазами, потом схватился за голову, вцепился пальцами в волосы и вдруг издал не то крик, не то вой, не то рычание, в которых смешались ненависть и страдание, а затем обернулся к Ольге и уставился на нее.
Глаза, его светло-карие, ясные глаза, сейчас были словно бы сплошь закрашены чем-то белым – да, белые у него сделались глаза, белые, с холодным, мертвенным, серебристым отблеском, рот искривился жуткой судорогой, пальцы судорожно, хищно сжимались и разжимались, и это было так страшно, так… так страшно, что Ольга вжалась затылком в подушку и что-то закричала громко, надрывая горло…
Только умолкнув, она сообразила, что именно выкрикнула. Это были те же самые слова, которые она слышала от «полковника» Вити, те слова, которые остались записанными в ее телефоне… те ужасные слова, которые она запомнила неожиданно для самой себя:
– Бу-ми! Суруде-ми! Эй-ми мучудя-ми окин-да!
Рванувшийся к ней Кирилл словно ударился об этот надрывный крик – и остолбенел, не сводя взгляда с Ольги. Пальцы его разжались, руки повисли, он покачнулся, но вдруг рванулся к двери, пробежал несколько шагов, потом схватился за грудь, крутнулся на одной ноге, снова обратив на Ольгу взгляд своих страшных белых глаз, захрипел – и внезапно рухнул навзничь. Забился – сначала неистово, хватаясь то за горло, то за грудь, то за лицо, оставляя на нем кровавые царапины, потом дергался тише, тише… судорога, другая – еще слабее… и он замер.
Люди, до сей минуты стоявшие в оцепенении, наконец очнулись: бросились к нему, подняли, положили на свободную кровать, расстегнули одежду.
Из коридора вбежали, привлеченные шумом, Борцов и заведующий реанимационным отделением.
Поднялась суматоха.
Кирилла немедленно интубировали, вставив в трахею пластиковую трубку, подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Делали закрытый массаж сердца и кололи адреналин, вводили в вену лекарства, использовали дефибриллятор… И снова, и снова, и снова… Периодически на экране монитора регистрировались сердечные сокращения, но тут же утихали.
Это длилось больше часа, в течение которых Ольга лежала в страшном оцепенении, словно веревками связанная, дыша с трудом, и только одно слово бестолково толклось в голове: «Почему? Почему?!»
А врачи все возились, возились с безжизненным телом… почему-то никому и в голову не пришло перевезти Кирилла в другое помещение. Впрочем, где, как не в реанимационном зале, немедленно нашлось все, что было необходимо для реанимации?.. Люди бились над ним, и ни у кого не хватало сил первым сказать: «Он умер, все наши усилия напрасны».
Наконец Борцов выпрямился, поднял красное, отяжелевшее, отекшее от бессмысленных усилий лицо, покачал головой.
Главный, помогавший ему, тоже разогнулся с усилием, окинул взглядом измученных врачей и опустил глаза:
– Бесполезно. Отметьте время смерти.
Они вышли.
Кирилла накрыли простыней, переложили на каталку и увезли.
Врачи и медсестры тоже ушли; дольше других задержалась санитарка, которая сгребла постельное белье с той кровати, на которой только что пытались вернуть к жизни Кирилла.
Наконец ушла и она.
Так
