– А что, вода в этой вашей знаменитой реке такая же гнилая и вонючая, как этот лес?
В самом деле, со всех сторон несло если не мертвечиной, то явным смрадом разлагающейся древесины.
– Почему ты называешь великую реку гнилой и вонючей? – оскорбленно прищурился Гантимур.
– Да потому что она отделяет мир мертвых от мира живых, – попыталась объяснить Ольга. – В греческой мифологии такая же река – Стикс. Согласно Данте, на ее берегах в болоте пребывают гневливые и угрюмые. Первые рвут друг друга на части, вторые вечно плачут. Берега в болоте, заметь себе! Благоуханных болот не бывает, это всегда изрядный вонизм. В славянской мифологии река Смородина – тот же Стикс. Она даже называется смрадно! Не путать, кстати, с ягодой смородиной, которая так именуется потому, что родилась сама, са-мо-ро-ди-на. Понятно?
Лицо Гантимура сделалось таким озадаченным, что Ольге стало смешно. Наконец-то она хоть чем-то озадачила этого непробиваемого, высокомерного и всемогущего стража деревьев!
– Откуда ты это знаешь? – спросил Гантимур с почтительным придыханием.
– Прочитала где-то, не помню где, – пожала плечами Ольга, и это оказалось ошибкой.
– Прочитала где-то, подумаешь! – пренебрежительно фыркнул Гантимур, принимая прежний высокомерный вид. – А вот интересно, эти Стикс и Смородина могут показывать истинную сущность человека? Не знаешь? Не прочитала нигде? А вот Энгдекит может! И ты еще увидишь, на что эта река способна! Однако нам пора идти. Преодолеем эти завалы – дальше увидим тропу, которая нам нужна.
– Как же мы переберемся через такую свалку? – брезгливо спросила Ольга, с трудом перелезая через корявое бревно и стараясь не касаться его голыми ногами. – Мы же все перемажемся, как… как ассенизаторы!
– Я – ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный? – ухмыльнулся Гантимур, с явным удовольствием наблюдая за лицом Ольги, которой не удалось скрыть изумление, настолько не вписывался Маяковский в окружающую картину. – Я, однако, тоже читать умею.
– Однако! – фыркнула Ольга, пытаясь взять хоть какой-то реванш. – Так только в кино говорят разные тунгусы, нанайцы, якуты и эвенки!
– Однако я не в кино, однако тоже так говорю, – насмешливо повел бровями Гантимур.
– А вот что странно, – внимательно вглядываясь в его лицо, сказала Ольга. – Там, в больнице, когда ты сказал, что мугды говорит на языке твоих предков, я не поверила. У тебя было совершенно русское лицо, ну разве что немного скуластое. А теперь… мне кажется, что ли?! – глаза стали более узкими, кожа более смуглой, и скулы еще сильней выступили… Ты меняешься в какую-то непонятную сторону!
– Что ж тут непонятного? – спросил Гантимур, обходя Ольгу, чтобы идти первым и прокладывать дорогу. – В родных местах родная кровь свое берет. Я же говорил тебе, что один мой далекий предок был шаманом, эвенком.
– Говорил, да, – кивнула Ольга. – Но я не представляю, каким образом он мог встретиться с русской колдуньей. У них что, был международный слет колдунов-профессионалов?
Гантимур только головой покачал, но ответом не удостоил. Ну да, юмор получился несколько натужным: уж очень тяжело было пробираться через обломки стволов, ежеминутно стараясь не наткнуться на торчащие во все стороны сучья и чуть ли не вскрикивая от отвращения, когда все же натыкалась, но на голых ногах оставались не раны и царапины, а грязные полосы гнили.
– Ты говоришь, что впереди тропа, – наконец воскликнула Ольга в отчаянии, – но такое ощущение, что мы идем по бесконечному кладбищу, которое в самом деле находится на болоте!
– Видишь ли, в Буни все наоборот, – серьезно пояснил Гантимур. – Что для нас плохо, для обителей здешнего мира хорошо. Тьма здесь – свет, вот такой серый, тусклый, как сейчас, впрочем, и день не блещет яркостью красок, ночное небо трудно отличить от дневного! Гнилое болото в этих местах – твердая земля, и наоборот. Верх – это низ, сломанное – целое… ну и тому подобное. Именно поэтому в могилу эвенку кладут разбитую посуду и рваную одежду. Здесь, в Буни все станет целым. Так ведется с тех пор, как лягушка Баха подняла землю из морских глубин, а гигантский змей Дябдар изгибами своего тела проложил русла рек при сотворении мира.
– Ишь ты, – пробормотала Ольга. – Поэтичненько! Только зачем вообще душе одежда?
– Ну тебе ведь она нужна, – пожал широкими плечами Гантимур. – Думаю, нагота смущала бы тебя. Вот я о тебе и позаботился, создав этот покров.
– А тебя нагота не смущала бы, что ли? – огрызнулась Ольга, с досадой наблюдая, как легко одолевает поваленные стволы ее спутник, вернее проводник.
– Меня – нет, не смущала бы, – отозвался Гантимур, чуть покосившись через плечо. – Но без покрова мне было бы труднее скрывать свои желания.
– Какие еще желания? – удивилась было Ольга, но уже через мгновение до нее дошло, что вообще имеется в виду.
«Так вот почему у него были такие горячие руки!» – вспомнила она, и от этой мысли ей вдруг стало так же жарко, как от прикосновения рук Гантимура.
Ужаснувшись и устыдившись, Ольга закричала возмущенно:
– Да ты спятил, что ли?! У тебя дырка в голове, а ты о чем думаешь?!
– Дырка в голове не у меня, а у моей телесной оболочки, которая лежит в реанимационном зале, – напомнил Гантимур.
– Тем более! Как могут бесплотные души мечтать о каких-то там плотских желаниях?!
– Ты что, в самом деле ощущаешь свою бесплотность? – хохотнул Гантимур. – Но тебе же противно, когда гнилые ветки касаются твоих ног. Между прочим, обитатели Буни живут так же, как жители Буга.
– Сноску сделай, – угрюмо попросила Ольга. – Какая еще Буга?
– Не какая, а какой, – поправил Гантимур. – Буга – это верхний мир. Земля. Так вот, в Буни точно так же, как в Буга, строят дома, охотятся, ловят рыбу, одеваются, едят обычную пищу, ну и женятся, а значит, предаются плотской любви…
Ольга хотела бросить что-нибудь колкое, однако промолчала – не нашлась, что сказать, чем уколоть Гантимура. Вообще, эти слова о плотской любви ее вдруг самым странным образом взволновали… очень взволновали! А между тем ничего такого у нее и в мыслях не было с тех самых пор, как вдребезги разбилась их жизнь с Игорем. Она отчетливо помнила, что перед тем, как наткнуться на проклятый пистолет, мечтала о его объятиях, помнила то волнение, которое всегда охватывало ее при мыслях об Игоре и о любви с ним. Это всегда было волшебство, это всегда было счастье, и Ольге даже в голову никогда не могло прийти того, чтобы возжелать другого мужчину, узнать, каким бывает секс с кем-то другим… конечно, это был бы именно секс, а не любовь, которая соединяла их с Игорем! Да, голова тут, разумеется, ни при чем: просто ни тело ее, ни сердце не желали никого, кроме Игоря. Но воспоминания о случившемся кошмаре научили ее гнать от себя
