Алуэтт беспокойно зашагала по комнате и срывающимся голосом зачастила:
– Вы сказали, что знания можно отыскать не только у нас внутри, но и снаружи. Я именно так и сделала, как вы говорили. Вышла из Обители наружу. Так надо было. Я должна была найти… – Теперь уже она не могла остановить поток слов. Словно кто-то сорвал кухонный кран и из него хлынула горячая бурлящая вода. – Я должна была узнать, правда ли… Про отца. Я просто хотела все выяснить. А теперь… – Алуэтт проглотила застрявшее в горле рыдание. – Я все погубила. Отец ушел. Отправился на Рейхенштат. Он сказал, мы полетим туда вместе. А сам бросил меня. Все свои вещи забрал. Одежду. Вообще все… кроме вот этого. – И она протянула к собеседнице дрожащие руки, в которых все еще сжимала куклу и шкатулку.
Сестра Жаке внимательно взглянула на Алуэтт.
– Дыши глубже, – участливо посоветовала она, накрыв руку воспитанницы своей.
Алуэтт послушалась, но дыхание все равно оставалось прерывистым и неровным.
– Давай-давай, прежде всего тебе надо успокоиться, – уговаривала Жаке, кивая и дыша в такт с Алуэтт. – Ну вот, хорошо. А теперь расскажи мне все подробно и с самого начала.
В словах сестры был резон, но Алуэтт в глубине души опасалась, как бы это «с начала» не стало самым настоящим концом. Правдивый подробный рассказ может положить конец непоколебимому доверию Жаке. И ее надеждам жить в Обители в качестве полноправной сестры. Может быть, после этого ее даже выгонят отсюда.
Но с другой стороны, держать это в себе и дальше было невозможно. Довольно уже с нее секретов и лжи. Алуэтт должна была поведать Жаке всю правду. Только правда могла всех спасти.
– Началось с того, что ранили одного юношу, – завела она все той же срывающейся скороговоркой. – Я хотела исправить старую камеру наблюдения и случайно увидела его. Он был в крови. Я не могла просто так смотреть. Должна была как-то помочь. Я знала, что надо зажать и очистить рану, и… – Она глубоко вздохнула. – И я вышла наружу. Сбежала. Тайком, никому не сказав.
Алуэтт замолчала и уголком глаза покосилась на сестру. Щеки у нее горели от стыда. Она приготовилась выдержать удар. Увидеть взгляд, обвиняющий в измене. Услышать резкие слова. Но Жаке только кивнула, приглашая девушку говорить дальше.
Еще раз вздохнув, та продолжила рассказ. Поведала, как нашла Марцелла, как утирала его разбитую голову старой рубахой. Рассказала об ужасных дроидах и о заключенном с бугорками на руке.
– Совсем как у папы, – всхлипнула она.
Сестра Жаке ласково погладила воспитанницу по спине, как делала, когда та, маленькая, не могла уснуть.
Сглотнув, Алуэтт стала рассказывать дальше. Она старалась ничего не упустить, поведала обо всем: и как нашла у отца подсвечник с голограммой, и как взломала сигнализацию библиотеки, чтобы, когда все уснут, порыться в «Хрониках», и как снова выбралась наружу, пока сестры были в Зале собраний. О страшной казни она говорила, подавляя рыдания, но слабо улыбнулась, вспоминая, как ехала с Марцеллом на мото и как они сидели у костра посреди таинственного лагеря.
Сестра Жаке за все это время не произнесла ни слова. Только кивала, слушая. Как будто Алуэтт рассказывала ей про мытье полов.
– А потом… – Алуэтт приготовилась к худшему. – Потом я узнала, кто такой Марцелл. Я такая дура, что раньше не распознала! Теперь вы все из-за меня в опасности. Он… он… – Она проглотила слюну. – Он внук генерала. И офицер Министерства.
Услышав это, Жаке опустила взгляд, но девушка не знала, как это следует понимать: сердится ли сестра, удивлена или что-то еще.
– Я виновата, – заспешила Алуэтт. – Я очень, ну просто очень виновата! Мне ужасно стыдно. Я поставила под угрозу Обитель. И библиотеку! И что самое обидное, при этом совсем ничего не выяснила. Все было впустую. Мигающая точка просто обозначала старое кладбище. Думаю, там похоронена моя мать.
Жаке поцокала языком, как будто прикидывая: говорить или нет?
– Что? – вскинулась Алуэтт. – Что там? Скажите! Я права?
– Нет, Маленький Жаворонок, у твоей матери нет могилы. Ее прах развеяли в Монфере. Мне рассказывал об этом твой отец.
Алуэтт словно бы ударили под дых. Ну вот. Сложившаяся было в голове картинка снова разваливалась на куски. Если ее мать не похоронена на той поляне, зачем же отцу понадобилась карта-голограмма, указывающая туда дорогу?
Узнает ли она когда-нибудь правду?
Или тайна ее отца погребена навеки?
Увидит ли она еще отца?
– О, мои Солнца! Жаке, я поступила с папой просто ужасно! Он пришел за мной на Зыбун и увел обратно, а я наговорила ему такого! Назвала преступником. – Алуэтт захлебнулась слезами. – Он потому и ушел, да? Из-за меня? Я его обидела. Я сама во всем виновата: оттолкнула папочку, вот он и ушел. Он…
И, более уже не в силах сдержаться, Алуэтт дала волю рыданиям. Она все плакала и плакала и никак не могла остановиться. Пока, подняв взгляд, не увидела, кто стоит в дверях. И тогда рыдания прекратились сами собой.
На сестре Денизе была длинная серая куртка с высоким жестким воротом, какие надевали Жаке и Лорель, когда отправлялись наверх за припасами.
Давно ли она здесь? Много ли слышала?
– Ты готова, Жаке? – самым будничным, ровным и сдержанным тоном поинтересовалась Дениза. – Нам пора.
– Да, сейчас, – ответила Жаке, пожав напоследок и выпустив руку Алуэтт. Только теперь девушка заметила, что и Жаке одета для вылазки наверх, а на полу лежит мешок, который сестра всегда брала в Трюмы.
– Вы за продуктами? – растерянно спросила Алуэтт.
Интересно, почему Жаке сегодня сопровождает Дениза? Она никогда не поднималась в Трюмы. Вместо нее всегда ходила сестра Лорель.
– Нет, – коротко отозвалась Жаке, вставая с кровати и застегивая свой плащ.
– Куда же тогда? – не отставала Алуэтт.
Сестры коротко переглянулись, после чего Жаке сказала:
– У нас с Денизой есть наверху одно дело. Ты скоро обо всем узнаешь.
На Алуэтт накатила паника. Неужели они тоже уйдут?
– Вы отправляетесь на поиски отца? – От этой мысли боль в груди сразу отпустила. – Да? Вы же его найдете?
Однако сестра Жаке покачала головой:
– Мы не станем искать Гуго. У твоего отца свой путь. Хотя, я уверена, ты с ним еще увидишься.
Сестра пересекла комнату и сняла с полки какой-то фолиант. Пролистав страницы, вынула спрятанный там листок. И, вернувшись к Алуэтт, показала ей:
– Я всегда была против того, чтобы скрывать от тебя правду. Но Гуго так захотел.
Уронив на колени куклу и титановую шкатулку, Алуэтт потянулась к пожелтевшему листку. Не сразу, но все же узнала знакомый, размашистый почерк сестры Бетани – первой составительницы «Хроник». А потом в глаза ей бросились слова: «Бастилия», «металлическая татуировка».
– Это тот пропавший лист? – прошептала ошеломленная Алуэтт. – Из «Хроник»? Он все время был у вас? – Она с упреком взглянула на
