Пока я оглядывалась, немолодая, явно не русская женщина в персикового цвета форме санитарки – брюки и халатик, – вкатила тележку, деловито поправила мне подушку и, установив на кровать раскладной столик с неглубокими выемками под посуду, выставила на него мисочку из толстой нержавейки (я застала такие в раннем детстве – удобная посуда, не бьется, и мыть легко), в которую был налит мутновато-золотистый больничный супчик, и плоскую, металлическую же тарелочку с паровой котлеткой и пюре.
– Суп? – Я, хоть еще и не очень хорошо соображала, все же удивилась. – Разве мне можно?
– Можно, – кивнул врач. – Вы ведь не голодали, ваша дистрофия вызвана перерасходом энергии, а не отсутствием пищи, так что ваш желудок в полном порядке. Вам можно почти все, но пока с осторожностью.
Он отошел к окну, явно не собираясь уходить, пока я не поем.
– Вы можете держать ложку, или вам помочь? – Женщина по особому выговаривала букву «ч» – как «щ».
– Попробую. – Я взяла одноразовую, легкую, но довольно удобную ложку и пусть и с трудом, но зачерпнула больничного супчика со «звездочками» из теста. – Вы татарка?
– Да. – Она улыбнулась, поправив немного выбившуюся из-под шапочки прядку крашеных рыжеватых волос. – Зовите меня Назиля, меня все так зовут, отчество вы с непривычки все равно не выговорите.
– А все же? – я ответила на ее улыбку.
– Ну, попробуйте: Сайфутдиновна. – Она произнесла отчество медленно, не ожидая, что я сразу смогу повторить:
– Назиля Сайфутдиновна. Красиво.
– Вы ешьте давайте! – она и обрадовалась, что я с первого раза все выговорила правильно, и рассердилась, что я не ем. – Иначе я зонд принесу!
– Не надо, – я медленно и осторожно, чтобы не облиться, стала есть суп, и пока ела, чувство голода все нарастало, так что котлету с картошкой я умяла моментально.
– Держите чай, – Назиля снова сказала через «щ»: «щай», – и пока хватит, иначе вам будет плохо. Вот тут кнопка вызова, если вам что-то понадобится, даже просто попить, – зовите меня, сами не двигайтесь! Алексей Александрович, я могу идти?
– Да, спасибо вам, Назиля, – врач подошел, сел на освобожденный ею стул. Я успела поблагодарить женщину за помощь, она улыбнулась уже от двери:
– У меня дочка в конторе работает, такая же упрямая, как вы. Поправляйтесь!
Последнее ее пожелание было с двойным смыслом: чтобы я и выздоровела, и набрала вес. Пока же я даже сквозь укрывавшее меня довольно толстое одеяло видела свои торчащие кости. Алексей Александрович понимающе кивнул:
– Сейчас вы весите чуть больше тридцати пяти килограммов, вам нужно почти удвоить вес. Сегодня вы отлеживаетесь, но ни в коем случае не спите! Может быть, мы немного поговорим?
– Хорошо, – я, после еды почувствовав себя намного лучше, понимала, что разговор этот нужен был не только для того, чтобы взбодрить меня, но и для точной постановки диагноза: как работают мои мозги?
– Вот и отлично. Я знаю о вас совсем немного, лишь то, что вы параллельщица, и во время работы установки смогли дважды пройти к нужному месту, точно чувствуя маршрут. Так? Можете мне рассказать о первом случае? Не торопитесь, у нас много времени, а вам нельзя уставать. Но и не засыпайте, договорились?
Я начала рассказывать, врач задавал все больше и больше вопросов, а уж когда я дошла до бредовой истории с киношными немцами и девочкой, Алексей Александрович стал перебивать меня буквально на каждом слове, уточняя, во что были одеты мужчина и женщина, а во что – девочка, – как выглядел сам двор, улица, дома.
– Это не дома, – я уже немного устала от расспросов. – Это обычные щитовые балки на одну семью, серые. Хотя нет, серый был тот, около которого играла девочка, справа, а слева…
– Что? – врач выжидающе замолчал, до меня же дошло, откуда я знала и тот дворик, и улочку, по которой мы потом шли от дачи Хаука. Да, все было искажено, особенно улочка, и ситуация тогда не очень располагала к воспоминаниям, а вот теперь… Я все же не стала ничего объяснять, только сказала про цвет:
– Слева балок был темно-рыжим, вроде сурика, и штакетника около него не было.
– Вижу, вы уже совсем устали, – Алексей Александрович переменил тон. – Пора отдыхать. Спать вам нельзя, а вот посмотреть что-нибудь – вполне по силам. Не будете против, если я вместе с вами фильм посмотрю? Мне сказали, вы работы Уиллкотта любите?
Продолжая говорить, он опустил белую рольштору на окне, установил на тумбочке маленький проектор, запустив его со своего планшета, и притушил верхний свет. В полутьме ярко проступил светлый прямоугольник экрана.
Мне показалось, что врач зря выбрал именно эту картину, по крайней мере, отдыха она мне не принесла, хотя оказалась очень хороша, став теперь одной из любимых. Но в том состоянии, в каком я находилась тогда, «Планета изгнания», снятая с огромным уважением к роману Ле Гуин, казалось, принесла лишь ту пользу, что я не спала, в остальном же… Сама только что вернувшаяся с того света, я не могла отстраненно смотреть на борьбу Ролери и Джакоба против смертельной инерции обоих обществ – дикарей, не знавших цивилизации, и дикарей, насильно лишенных ее, – против волны врагов, против подступавшей Зимы, против смерти, шедшей то в криках битвы, то в светлой тишине морозного спокойствия. Последнее пугало меня больше всего: безмолвие и усталость шептали героям то же, что совсем недавно шептали мне – «колыбельную» сна, переходящего в небытие.
Хорошо, что фильм был не очень длинным, и самые напряженные моменты, как и в книге, шли в самом конце. Вот догорели последние угли погребального костра, и камера перешла с них на слепяще-яркий под белым солнцем молодой снег. Прозвучали последние слова – «Идем домой», – и я вздохнула, откинувшись на подушку.
– Вы молодец, – Алексей Александрович прибавил свет, выключил проектор. – Простите, что поставил именно этот фильм, но он сейчас вам был необходим.
– Да, – я слабо улыбнулась. – После каждой битвы снова начинается жизнь. Хотя битвы у меня, к счастью, не было, в отличие от Лаки и ребят.
– Битвы бывают разные, – врач взглянул на свое запястье. – Вам пора ужинать. На сегодня я с вами прощаюсь и передаю вас в надежные руки Назили.
– Ну и как тут наша худо鳹ба? – весело спросила санитарка, вкатывая в палату тележку с ужином. – Так, это никуда не годится! А ну-ка улыбнитесь! Сегодня на ужин рыба с рисом, а еще отличное какао. Давайте-ка.
Она снова разложила столик и проследила, чтобы я ела не торопясь. Почему-то голод у меня был именно во время еды, а потом он ослабевал, и вскоре совсем
