Я был сдержан и испытывал немалую досаду на Джаджа в тот день. Не обращая на это внимания, он откинулся в кресле, которое не посрамило бы и светский салон, и медленно покачал головой.
— Кровная вражда, капитан Квинтон. Бесконечная кровная вражда — вот чем развлекаются эти кланы. Поколение за поколением, век за веком. Бог свидетель, когда я был здесь в последний раз, у меня сложилось впечатление, что многие из них смотрят на нашу крупнейшую гражданскую войну как на пустую и скучную забаву, отвлекающую их от серьёзного дела мщения друг другу за вековечные обиды.
— Так что же мне следует узнать об этих землях и этих людях, капитан, — спросил я, — прежде чем мы достигнем места нашего назначения?
— Больше, чем я успел бы вам рассказать, Мэтью, — улыбнулся он, — и больше, чем вы хотели бы услышать. Поверьте мне. Я провёл в этих водах целый год и узнал лишь малую толику. Эти люди отстали от нас на столетие или больше как в своих манерах, так и в военном деле, а по сравнению с их усобицами итальянцы покажутся святыми. Но это сыграет нам на руку. Например, если мы хотя бы намекнём Макдональдам, что Кэмпбеллы поднимаются под предводительством Гленранноха, они скорее всего сделают за нас всю работу, без всяких затрат для короля. Кэмпбелл против Макдональда, капитан Квинтон. Забудьте остальные более мелкие имена и распри. Когда–то Макдональды правили этими землями — Королевством Островов, как они их называли, но потом короли Шотландии вместе с Кэмпбеллами свергли их. Вот почему, когда в минувшей войне Кэмпбеллы встали на сторону Парламента, то Макдональды поддержали короля. Они сильно пострадали тогда, конечно, но теперь, когда король снова на троне, а Кэмпбеллы, графы Аргайл, впали в немилость, Макдональды снова поднялись высоко. Они не захотят увидеть Гленранноха во главе армии, капитан Квинтон, ведь пусть его цель — завоевание Шотландии, вы можете быть уверены, что где–то по пути он воспользуется случаем покончить с каждым Макдональдом до последнего.
— Вы встречали Гленранноха, когда были здесь прежде? — спросил я.
— Нет, он тогда ещё путешествовал. Но я имел дело с остальными Кэмпбеллами — и со старым Аргайлом, разумеется, тоже — кузеном Гленранноха и его предводителем — на словах, по крайней мере. Он засел тогда в Инверари, предав каждого, кого когда–либо поддерживал. Имя Гленранноха, однако, было у всех на устах, от Галлоуэя до Шетланда. «Когда Гленраннох вернётся домой», — твердили они, будто бы он — Артур на пути из Авалона. Его считали величайшим генералом на свете — чем–то средним между Густавом Адольфом[16] и Оливером Кромвелем. «Клан Кэмпбеллов не пал бы так низко, — сказал мне кто–то, — если бы Гленраннох был здесь вместо Аргайла». Хвастливая болтовня шотландцев, конечно же. Мы и его поставим на колени в своё время, капитан Квинтон.
Джадж поднял кубок. Его перстни засверкали на солнце, и он вновь принял жеманный вид.
— Что ж, сэр, выпьем за скорое и успешное завершение нашей миссии. — Он сделал глоток и деликатно промокнул салфеткой губы, ни следа от воина не осталось в его движениях. — А потом, кто знает, каких щедрот можем мы ожидать от его величества, верно?
* * *Матросы угрюмо гребли к «Юпитеру» через спокойные воды Ирландского моря. Наконец, тишину нарушил Леблан с неизменным умением французов игнорировать настроение англичан.
— Итак, monsieur le capitaine, мы тоже дадим салют в честь l’enfant royale?
Ланхерн воззрился на него за такое нахальство, и я ничего не ответил, но вопрос Леблана служил отражением моих собственных мыслей. Мы обязаны дать салют, конечно, но я прекрасно знал, что у нас нет и шанса сравниться с «Ройал мартиром» в скорости и безупречности бортового залпа. Джадж и его команда высмеют наши потуги, и это станет унижением, непосильным для гордых корнуольских парней и их капитана.
Краем глаза я заметил, как Леблан шепчется о чём–то с Ползитом и Ланхерном. Наградив «Ройал мартир» презрительным жестом, Ползит повернулся к Трениннику. Лицо обезьяноподобного гребца украсила самая жуткая, наверное, из виденных мною ухмылок, а затем — совершенно неожиданно — он запел. Вопреки весьма уродливой внешности, голос у него был мягкий, почти женственный. Конечно, я не раз слышал красивое пение — только прошлой зимой мы с братом Чарльзом присутствовали на выступлении великого французского баса Дегранжа в Лондоне — но ни один, даже самый знаменитый из известных мне певцов, не смог бы вывести мелодию так, как сделал это Джон Тренинник в баркасе «Юпитера» в тот день. Это была старая–старая песня, рассказал Ланхерн, о Марке, короле Корнуолла, и о любви прекрасной Изольды — песня на корнуольском языке. Тренинник допел последний куплет в тот миг, когда мы поравнялись с правым бортом «Юпитера», и, уложив весло, Роже Леблан повернулся ко мне.
— С самого своего появления на этом корабле, mon capitaine, я наблюдал две особенности в корнуольцах. — Он посмотрел на меня со странной улыбкой на губах. — Да, они умеют сражаться. Но ещё они умеют петь.
Так и вышло, что спустя несколько часов на корабле его величества «Юпитер» выстрелила ровно одна пушка в честь рождения её королевского высочества принцессы Марии. Однако никто на «Ройал мартире», да и на любом другом корабле флота, не сумел бы превзойти этот салют. Как только эхо единственного выстрела растаяло над Ирландским морем, Джон Тренинник пропел ноту, и сто тридцать пять корнуольцев, коренных или названных, вахты правого борта и левого борта вместе, в сопровождении скрипки магометанина Али–Рейса и корабельных трубачей, пропели великий гимн коронации мистера Лоса — «Садок–священник», которому
