— Я говорил, что они не убивали женщин и детей направо и налево, — продолжил он. — Но многие погибли в тот день. Была там одна… её звали Кэтрин Слейни. Из хорошей семьи в Дублине. — Его глаза блестели, губы были поджаты, и хотя последние лучи солнца сгладили его черты, я видел боль в каждой из них.
— Когда они закончили развлекаться с Питером Уиллоуби, то поднялись в башню. Я лежал там. Я был ранен, когда моего друга… увечили. При мне даже не было шпаги. Сражение давно закончилось, но первый же ворвавшийся в комнату накинулся на меня с эспонтоном[17]. Я ничего не мог поделать. И она… — я видел, как его руки крепко вцепились в деревянный поручень. — Она бросилась к нему и приняла нацеленное в меня остриё. Она приняла его в живот. Мы были любовниками два года, и она носила моё дитя.
Пусть мы почти заштилели, всё равно слышались обычные для корабля в море звуки: пение легчайшего ветерка в такелаже, плеск волн о корпус. Но даже они не могли нарушить абсолютной тишины на баке, когда солнце, наконец, село над Дроэдой. Думаю, я опять услышу эту тишину, только оказавшись в собственной могиле.
Прошло какое–то время, прежде чем Гейл посмотрел на меня. Когда он заговорил, то снова был спокоен.
— Его величество и архиепископ говорят, что мы должны смириться, капитан. Мы должны простить и забыть то, что случилось в минувшей войне. Круглоголовые и кавалеры должны вновь стать добрыми соседями. Господь наш Иисус Христос учит тому же, и я служу ему. Но я отказываю им сегодня так же, как и все эти долгие тринадцать лет. Бог, король, архиепископ и Билли Сэнкрофт могут проповедовать сколько им угодно, капитан Квинтон, но я не стану мириться с теми, кто был заодно с убийцами Питера Уиллоуби, Кэтрин Слейни… и моего ребёнка.
Яркие фонари на корме «Ройал мартира» мигнули, озарив тёмный корпус корабля. Под ними из окон главной каюты Годсгифта Джаджа разливался свет. Того самого Джаджа, что сражался на стороне человека, который повёл последнюю атаку на Дроэду.
— Я не прощу, — сказал Гейл тихим голосом, — и никогда не забуду. Но от вина я хотя бы могу впасть в беспамятство.
Я пытался найти нужные слова, но впустую. Лишь один известный мне человек сумел бы подобрать такие слова, но он давно как умер на кресте. Фрэнсис Гейл избавил меня от необходимости прибегать к унизительным банальностям.
— Капитан Квинтон, вы второй человек, услышавший эту историю за тринадцать лет. Рассказать её Билли — это одно, но поведать вам, абсолютно чужому человеку, совсем другое. — Пробил корабельный колокол, и он кивнул, будто соглашаясь с мудрым наблюдением друга. — Знаете, возможно, паписты правы. Может быть, исповедь действительно полезна для души. Я чувствую лёгкость в сердце, какой не ощущал уже долгое время.
Странная мысль посетила меня, как иногда бывает с такими мыслями — внезапная и непредсказуемая.
— Этот мальчишка, Андреварта. Ему столько же, сколько было бы вашему сыну теперь, не так ли?
Фрэнсис Гейл несколько мгновений с любопытством рассматривал меня.
— Вы полны сюрпризов, капитан Квинтон. Бог свидетель, вы слишком молоды для вашего поста, несмотря на имя и происхождение. Но что–то всё же в вас есть. — Он медленно кивнул, и призрак улыбки заиграл на его губах. — Да, капитан. Он того же возраста, что был бы и мой ребёнок.
Минуту мы стояли, глядя на яркие огни «Ройал мартира». Потом Гейл шевельнулся и положил руку мне на плечо.
— Думаю, настало время нам вернуться за стол, если позволите? Ведь нам следует доесть хороший обед и выпить за юную принцессу. И приношу извинения за свои отвратительные манеры, сэр.
Глава 12
Посреди ночи снова поднялся ветер. Затухла последняя свеча, а я всё лежал без сна на койке, размышляя об истории Фрэнсиса Гейла и крушении всей его жизни, как вдруг почувствовал, что корабль снова начал двигаться. Должно быть, движение убаюкало меня, поскольку проснулся я уже после рассвета под приглушенный звон склянок и был встречен видами разных берегов в окнах каюты: Антрима по левому борту и Кинтайра по правому борту. Ирландия и Шотландия на расстоянии всего нескольких миль друг от друга, отлично различимые невооружённым глазом. Маск явился побрить меня и сообщил, что ночью на борт поднялся лоцман и занял свой пост помощника Лэндона по навигации. После того как Маск чуть не перерезал мне горло в манипуляциях с бритвой, я оделся и нетерпеливо взбежал на шканцы.
Я оглядел море и увидел вдалеке «Ройал мартир», направляющийся к оконечности Кинтайра. Джадж следовал приказам до последней буквы. Он подойдёт к стенам замка Данаверти, где находится сигнальная станция короля, и поднимет там флаг: таков был заранее оговоренный знак для вызова полка из королевской крепости в Дамбартоне. Как предупредил меня Джадж, нам нет нужды бросать якорь или обстенивать паруса. «Юпитеру» предстояло плыть дальше, чтобы корабль и королевский вымпел на нём можно было разглядеть с берегов Кинтайра, Айлы и Джуры. Крейгниш, что у выхода из Саунд–оф–Джура, служил местом нашего рандеву, и Малахия Лэндон заявил без тени сомнения, что это лёгкий курс при любом ветре, кроме сильных норда и зюйда. Лоцман согласился. Это был маленький язвительный человечек с полуприкрытым правым глазом, который подписывался Рутвеном, но при этом называл себя Риввеном, похоже, с одной лишь целью запутать англичан. Но он знал своё дело и подтвердил, что путь до Крейгниша с нынешним лёгким вестом будет простейшим плаванием.
Стояло восхитительное утро. К северу я различил укрытые низкими облаками горы, и Рутвен провозгласил их пиками Айлы, что лежат за Ардбегом и Ардмором. Я постоял у поручня, наслаждаясь видом и наполняя грудь удивительно свежим воздухом, а затем подошёл к разложенной штурманом лоции и принялся изучать карту. Мне уже было известно, что значат числа, во множестве разбросанные по всему морю: они указывали измеренные лотом глубины, и я увидел, что у нас под килем достаточная глубина, чтобы подойти почти к любому берегу в поле зрения.
К явному неудовольствию Малахии Лэндона в этот момент на палубу поднялся Кит Фаррел. И тут мной овладела странная тщеславная прихоть. Я до сих пор помню это чувство: вроде желания удивить моего старого учителя Мервина верным
