Ласточки с писком густой стаей, будто мошкара, носились перед обрывом берега близ бесчисленных отверстий своих гнезд. Часто раздавался плеск играющей рыбы, обе служанки со смехом дергали одна другую и показывали пальцем: вон она, вон! Среди купавок! Ветерок гнал рябь против течения, не мешая разлитому над рекой чувству покоя. И пока Величана искала среди кустов и пышной осоки место, где спуститься к воде, нашла она другое…
За рекой, на более высоком правом берегу, виднелось с десяток полукруглых холмиков – деревских родовых могил. Еще стоял деревянный чур, олицетворение всех предков неведомого рода, но трава была не кошена и не примята, поверх и между насыпями проросли кусты, поднялись в рост человека тонкие березки. Ни горшков с поминальными угощениями, ни рушников, что приносят на Весенние Деды – душенькам утираться. Видно было, что ни одна нога здесь не ступала уже давно – лет десять. Никто не приходил сюда с жертвами, этих мертвых некому было поминать.
– Где-то селище поблизости, – сказал Лют, когда Величана, торопливо вымывшись, вернулась в стан и рассказала о своей находке. – Ну, было.
Так одичать родовой жальник мог, только если жилое место близ него не сохранилось. А когда оно опустело, мертвые предки жителей все равно что умерли еще раз. Больше некому было угощать их при возвращении на землю в поминальные дни, имена их некому было хранить в памяти и давать новорожденным. Только шелестящая под ветром трава теперь пыталась назвать их своими тонкими зелеными язычками, но некому было слушать…
– Неудачно как мы встали. – Величана беспокойно огляделась. – Навьи деревские рядом…
– Да чего бояться, покойники вот так целиком не приходят, – успокаивали ее гриди Олега Предславича.
Ближняя дружина его вобрала в себя сынов самых разных народов: киевских русов, норманнов, родившихся еще за Варяжским морем, морован, у части которых он какое-то время княжил между изгнанием из Киева и возвращением во владения днепровской руси. Были древляне, даже пара угров. Большая часть из них были христиане. Мороване уже родились в крещеной стране, а прочие приняли крещение вместе со своим господином, в Царьграде. К Величане Олеговы гриди относились по-доброму, радуясь, что такая хорошая дева избавлена от участи жертвы бесам.
– Не ходят! Расскажите мне! – Она тревожно засмеялась. – Еще как ходят! Я сама видела!
– Ну, тебе-то виднее, это верно, – улыбался Жилоня, десятский, сам родом из древлян. – А у нас как: знахари, бывает, после смерти приходят, а чтобы не ходили, покойника надо всего маком обсыпать…
– А я-то, дурочка, не знала! – Величана мотала головой от беспокойного смеха. – Обсыпала бы его маком, всего-то и делов!
Лют хмыкнул, представив, как Величана сыплет мак на то длинное тело, укрытое плащом, что он видел на полу в клети… Рассказал бы им кто тогда – когда он стоял в полутьме, с лубками на правом плече, и видел перед собой Величану, знавшую, что ей осталось жить два дня, – что не пройдет и месяца, как они будут над этим смеяться!
– Это известное дело – если кто знахарь, так точно будет приходить! – поддержал другой древлянин, Синява. – И куда хочет может зайти. А чтобы не ходил, надо маком на могилу сыпать, это верно.
– Либо льняным семенем, – поддержал еще кто-то.
– Дайте я расскажу! – подал голос Ходач. – У моей жены брат был колдун, – начал он, едва заметно оглядевшись, будто тот колдун мог вдруг оказаться где-то рядом.
Все вокруг поежились. Величана невольно придвинулась ближе к Люту: даже легонько прикасаясь плечом к его плечу, она испытывала такое отрадное чувство, что никакой страх не мог подступиться.
– Его старуха спит, а он придет да ее давит. Сильный был колдун. А у ней были зелья – тоя и марена. Посушили траву и понакурили возле дома, да ее саму обкурили. Он придет да и скажет: ну, догадались, что теперь поделать! И уйдет…
Величана вздохнула: если бы все было так просто! Если бы из ее судьбы неотвязных покойников можно было изгнать дымом двух пахучих травок!
– А у нас была одна баба… – начал еще кто-то.
Из тьмы вышел гридь из числа дозорных и приблизился к свету костра.
– Княже! – окликнул он Олега. – Там черта какого-то поймали – сюда подбирался. Говорит, с тобой хочет говорить.
– Какого еще черта? – изумился Олег Предславич.
– А леший его знает! У реки взяли – лез сюда, а мы скрутили. Говорит, поклон тебе принес от внучки.
– От внучки? – в еще большем изумлении повторил Олег, не взяв сразу в толк, о ком может идти речь. – Ну давайте его сюда, посмотрим.
Разговор прервался. Все у костра ждали, с любопытством глядя во тьму. Со стороны реки, где располагался один из дозоров, показались два гридя, а между ними шел еще кто-то – невысокого роста, в простой серой свите, как носят весняки, в плаще, называемом в этих местах «коц», в валяной шапке, низко надвинутой на лицо. Один из провожатых нес котомку, явно принадлежащую незнакомцу, другой – небольшой рабочий топор, видимо, его же.
Когда он вдруг выдвинулся из тьмы, Величана вздрогнула: встал перед глазами израненный непогодой деревянный чур с забытого жальника. В шапке и плаще, скрадывавшем очертания тела, пришлец очень его напоминал.
Шага за три до бревна, на котором сидел Олег Предславич, провожатые остановили незнакомца.
– Будь жив, княже! – Тот поклонился, сразу выбрав Олега Предславича из сидящих перед ним, хотя одеждой тот не выделялся – разве что ростом.
И выговор ночного гостя, и обращение указывали на то, что он здешний, деревский, из подданных Олега.
– И ты будь жив, – кивнул Олег. – Что у тебя за нужда?
– Шапку сыми, – подсказал гридь с топором.
Из-под шапки и впрямь был виден только нос и клочковатая небольшая борода.
– Я бы снял, – незнакомец оглянулся на него, – да как бы людей не напугать.
– Не из пугливых мы, – усмехнулся Жилоня. – Не с бородой же твоей князю разговаривать.
Пришлец стащил шапку. Когда он поднял лицо, вокруг костра прокатился изумленный возглас; Величана ахнула, откинулась назад, чуть не упав с бревна, так что Лют едва успел ее подхватить и посадить обратно.
Перед ними стоял человек средних лет – от тридцати до сорока. Голова его со лба наполовину облысела, лицо покрывали морщины – не от возраста, а от тяжелой жизни. Все лицо пересекал глубокий шрам – от брови до подбородка, проходя через выбитый правый глаз. Шраму, видимо, было уже много лет, он побледнел, но от этого казался даже страшнее – как будто мертвец, которому полагается сидеть в Нави, приспособился к жизни и разгуливает по белу свету.
Не в силах это видеть, Величана закрыла лицо руками. Тянуло разрыдаться – показалось, Навь, недовольная ее бегством от самого края могилы, отправила за ней посла, чтобы поймать и отвести-таки туда, где ей назначено место с рождения! Дней
