Но какое? Умом она понимала: стать женой Святослава, пусть и третьей, для нее сейчас наилучший исход. Возможно, Эльга сумеет примирить сына с Унемыслом, добиться заключения законного брака и спасения чести Величаны. И дальше уже от нее будет зависеть сделать все, чтобы полюбиться мужу, родить несколько детей, а там, может быть, и достичь звания княгини. Почему же нет: она не менее высокого рода, чем другие жены Святослава, а при том моложе их, хороша собой – куда лучше Горяны, как тайком от Олега уверил ее Лют, – и умом не обижена.
Но стоило ей взглянуть на Люта, как все эти здравые рассуждения испарялись из головы. Она не хотела ни чести, ни княжьего стола. Счастье ее было в одном – все время видеть перед собой эти ореховые глаза, так легко меняющие цвет, эти русые брови, легкие светлые волосы, забранные в хвост, эту скупую улыбку, открывающую белые зубы и озаряющую суровые черты таким дружелюбным светом. Ее восхищало в нем все: острые скулы, покатые сильные плечи, синие дорожки жил на руках, проступающие под загоревшей в дороге кожей. Даже ссадины на кисти казались ей красивыми. И сама она знала: это просто любовь. Глупость, причуда, девичье баловство, не имеющее никакого веса рядом с родовой честью и даже счастьем ее собственной судьбы. Но почему-то никакого иного счастья в обход этой глупости она не могла разглядеть.
Проезжая вслед за Олегом Предславичем по улицам Киева, где между тынами теснилась толпа всякого незнакомого люда, Величана одной рукой прикрывала лицо краем убруса. Сотни жадных любопытных взглядов жгли ее сильнее самых жарких солнечных лучей.
– Вон она, вон! – доносились до ее ушей возбужденные крики. – На чалой, видишь, за Предславичем!
– Да то не она!
– А кто ж тогда?
– Етонова княгиня в «печали» быть должна, она ж вдова! А эта в цветном!
Величана делала вид, будто не слышит этих криков, но сердце замирало от мысли: а ведь ей придется рассказать самой Эльге, почему она вдова, но не в печали. «Я развелась с ним, живой он или мертвый!» – напоминала она себе, стараясь ободриться. В тот день эта мысль казалась ей спасительной, а сейчас она уже сомневалась: разрешила она свои затруднения тем, что разорвала и утопила в реке свадебный рушник, или еще хуже запутала дело?
Не в первый раз за этот беспокойный год Величане казалось, что вот-вот решится ее судьба, но сердце вновь то замирало, то начинало колотиться быстрее обычного. Вот сейчас, еще две-три улочки между просторными боярскими дворами, где в воротах толпилась челядь и чьи-то оружники, и она увидит свою богиню Мокошь, свою удельницу, госпожу ее дальнейшей судьбы… Величана невольно оглядывалась на Люта: он ехал позади нее, следя, чтобы никто из толпы не лез слишком близко, и грозил звенящей плетью самым ретивым. Пока он был рядом, Величана не теряла мужества. И в этом тоже была ее любовь…
Гостье не приходило в голову, что госпожа этого города ожидает встречи с не меньшим волнением.
– А что, если ты правду сказал? – шепнула Эльга Мистине, сделав ему знак наклониться к ней. Она сидела на своем престоле, а он стоял рядом, как один из золотых львов у ступеней Соломонова трона в царьградском Большом триклине. – Что, если Святша ее в жены взять хочет? А у нас тут еще греки!
Она не хотела верить в такую нелепость, но сейчас, когда ей вот-вот предстояло увидеть эту деву из преданий, самый невероятный поворот казался возможным. И особенно – самый неприятный. После минувшей осени из души еще не выветрилась склонность ждать, что все пойдет по самой кривой дороге.
Едва увидев Величану, Эльга уверилась: ее опасения сбылись. Первым вошел Олег Предславич, но Эльга лишь бегло глянула на него. Позади него мелькнуло юное женское лицо, и при виде него Эльга сильнее выпрямилась на куньей подушке и невольно подалась вперед.
Как хороша! Эльга повидала немало красивых женщин – и в Киеве, и в Царьграде, – но лицо Величаны и восхитило, и поразило ее. Гостья имела отчасти утомленный и взволнованный вид, но и сейчас красота этого высоколобого свежего лица, врожденное гордое достоинство подавляли прочие чувства. А глаза! Когда Величана подняла глаза, Эльга едва не ахнула. Эта дева – лесное озеро, когда в нем отражаются белые облака, а розовые метелки «огненной травы» склоняются над водой… Уж не из воды ли ее выловил Етон и взял в жены, понадеявшись, что берегиня даст ему новых жизненных сил? А она выпила и те, что оставались, – сколько есть об этом преданий…
И эта вила была одета в зеленое крашеное платье с золочеными наплечными застежками, украшена дорогими уборами, что не пристало недавней вдове. Скорее она напоминала новобрачную. И Эльга едва не прижала ко рту ладонь, испуганная мыслью: Святослав уже взял ее в жены и именно в этой сути прислал к своей матери… Не диво, если от вида такой красоты он утратил разум.
Но что теперь будет с семьей! Прияна! Гордая и упрямая смолянка, мать Святославова первенца, никогда не вернется сюда, Эльга никогда не увидит своего старшего внука! А смоляне, оскорбленные нарушением договора, разорвут ряд, и это чревато новой войной на верхнем Днепре.
Горяна! Ей вот-вот предстоит родить; от таких новостей у нее могут начаться роды до срока и свести ее в могилу вместе с ребенком. Да и выживи она – как она, правнучка Вещего, перенесет это новое несчастье: быть отвергнутой мужем ради другой? Против воли Горяну вовлекли в брачный союз со Святославом, но подобный унизительный разрыв только усугубит зло. Ни Христос, ни чуры не простят им, потомкам Олега, позора вражды внутри рода.
А она, Эльга, на днях заявила грекам, что молодая княгиня – христианка!
Все это молнией пронеслось в голове, и показалось, что она сидит так, застыв на своем престоле, уже очень долго. Но гости едва успели пройти половину палаты; опомнившись, Эльга плавно поднялась и сошла со ступеней. Кравчий подал ей рог с медом, и она величаво двинулась навстречу Олегу Предславичу. Что бы ни было, должный обряд в «медовой палате» будет совершен как надлежит.
Произнося положенные слова, Эльга с трудом удерживалась от того, чтобы покоситься на Величану. Вслед за Олегом перед ней оказался Лют; подав рог и ему, она с облегчением обняла его и поцеловала лицо, которое нравилось ей уже тем, что так напоминало Мистину.
И только потом, когда
