«Они тебе путь на небо зубами своими прогрызают, – усмехнулся как-то Мистина, кивая на щербатых нищих. – Последними!»
Эльга тогда зажала себе рот, чтобы не смеяться над такой кощунственной шуткой. Мистину не убедить: он умен, как ворон, и хитер, как змей. Но, помимо шуток, Эльга знала, как важно ей позаботиться о расширении этого своего пути. А хлеба и прочих припасов – разве жалко? Все они – братья во Христе: Константин август в его золотом платье на троносе из зеленого порфира и бродяги в сером драном рубище, что сидят на полу у самого порога и коркой хлеба вычищают остатки похлебки из деревянной миски. И она, Эльга, – где-то посередине между ними…
Правда, сама княгиня на этих пирах не засиживалась, а сегодня ушла даже раньше обычного. Мысли ее занимало другое, хоть в воскресенье и грех, говорил Ригор, думать о мирском. Но как тут не думать? Сегодня из Вышгорода примчался гонец: князь с большой дружиной возвращается из полюдья и через два дня будет в Киеве. Это всегда было немалым событием для стольного города, а в этот раз Святославу предстоит узнать новости, которые весьма его раздосадуют. И очень скоро вынудят выступить в новый военный поход…
Сама Эльга знала эти новости уже три месяца. Еще в конце зимы Свенельдич-младший, брат Мистины, приехал из Плеснеска без товаров и рассказал такое, что больше напоминало чудную сказку. Только в сказке бывает, чтобы дряхлый князь взял за себя цветущую девушку шестнадцати лет, с уговором, что она пойдет за ним и на тот свет…
А дальше получилось еще любопытнее…
Рассказывал Мистина сам, а Лют сидел на лавке, на случай если госпожа пожелает что-то уточнить, и кивал: все верно.
– Ох, Феотоке Парфенэ! – Выслушав, Эльга покачала головой. – Бедная девочка! Хуже ей пришлось, чем мне когда-то. Меня хоть на год медведю в лес хотели отдать. А ее – чуть живому старику, да на всю жизнь, и ту – коротенькую! Ты бы уж тогда увозил ее, что ли! – усмехнулась она, взглянув на Люта. – Как моя бабка Годоня говорила: все одно нехорошо!
Лют бросил на нее взгляд со смесью благодарности и досады: сочувствием к Величане княгиня тронула его душу, но и ранила. Увозил бы! Как будто он не хотел… если бы к тому была какая-то возможность… И как будто он не просыпался по ночам с мыслью, что если боги уже покарали трухлявую дурасину за вероломство, если Етон уже присел на дрова, то и Величана… а он даже ничего не узнает, пока не станет слишком поздно… Он ничего не будет знать, а ее зеленые глаза и розовые губы почернеют и обратятся в прах погребального костра… От этих мыслей кровь шумела в ушах, а в глазах темнело от бессильной ярости.
Даже вид собственного брата эти мысли вдруг сделали неприятным: когда-то Мистина объяснял Люту, каким способом убивают женщин – посмертных спутниц. Мало ли, вдруг пригодится…
– Тогда в этой войне виноваты были бы мы, – напомнил Мистина, – и нас боги рассекли бы, как золото. Для почину меня – ведь это я целовал меч на мир с Етоном, и теперь мое оружие обратилось бы против меня. А так Етон сам нарушил уговор, и гнев богов обрушится на его старую отупевшую голову. Не пойму, чего он замыслил. По Одину, что ли, соскучился – пятьдесят лет не видались?
– Жить надоело… – пробурчал Лют. – Мозги в голове сороки склевали…
Эльга закусила губу. Она старалась не смотреть на Мистину, опаясаясь прочитать в его глазах: ну вот, еще один гостинчик… После того как минувшей весной, чуть менее года назад, княгиня с приближенными вернулась из Царьграда, приняв крещение, несчастья валились на семью одно за другим. Разродилась мертвым младенцем молодая княгиня Прияна, провалился поход на Корсуньскую страну, пропал без вести Святослав, а из этого вырос страшный раздор внутри рода, насильственный брак Святослава с Горяной Олеговной, изгнание его сводного брата Улеба… Понапрасну Мистина и Ута обнаружили перед всем белым светом давний позор своей семьи: что двадцать лет назад Ута родила сына не от мужа, а тот растил чужого ребенка, зная, что он – не его. Если бы они и правда подождали год, как намеревались… Но той унылой и тревожной осенью казалось, что нужно утешить и успокоить народ любой ценой. В конечном итоге цена оказалась слишком велика. До сих пор не расплатились.
Зимние праздники прошли тускло. В Киеве находились жена и мать князя, но обе – христианки, и в принесении жертв чашу перед богами держали Соловьица – Честонегова боярыня, и Дивуша Дивиславна – Асмундова жена. Они оказались самыми родовитыми из женщин, не принявших крещение. Все, кто шел вслед за княгиней в очереди на подобную честь – ее племянницы, женщины знатных дружинных семей, – все ездили с Эльгой в Царьград и вернулись христианками. Киев остался без достойной старшей жрицы, а женщины княжеской семьи больше не могли исполнять наиболее почетную из своих обязанностей. Плохо было, с какой стороны ни взгляни. Лишь крещение всего Киева, всей Руси могло исправить это несчастье, но где там…
Но разве Эльга не пыталась это предусмотреть? Года два назад, только подумывая креститься, она выбирала Святославу жену, которая заменила бы ее на жертвенных пирах и на Святой горе перед богами. Святослав привез Прияну – и та оказалась именно той княгиней, которая и нужна Киеву. Но где она теперь? Уехала домой, в Смолянскую землю. Эльга очень надеялась и ждала, что Святослав, вернувшись из полюдья, привезет ее назад. Тогда народ, растревоженный всеми этими несчастьями, хоть немного успокоится.
И вот что она получила! Невольно хмурясь, Эльга бросила взгляд в чуров кут. У нее он только так назывался: на полочке там стояли не чуры, как в других избах, а привезенное из Царьграда изображение Божьей Матери – подарок крестных родителей, Константина и Елены. Она знала: очень многие в городе думают, что все эти несчастья – гнев богов за измену княгини. Не только думают – уже начинают говорить. Сама она сдерживалась, старась даже мысленно не обвинять Христа и Марию. Ведь даже если они всему причиной – это не гнев и наказание, а испытание. Кто с благодарностью принимает несчастья в земной жизни, тот награжден будет в будущей, в Царствии Небесном. Но иной раз сама собой залетала мысль: испытывая меня, не развалила бы божья воля всю державу мою…
Мистина перехватил ее взгляд и слегка покачал головой.
– Лют ведь не крещен, – добавил он. Лют вскинул голову и вопросительно уставился на него, не понимая, при чем здесь это. – Князь не сможет обвинить Христа в этой беде.
– Я уж надеюсь! – фыркнула Эльга. –
