огляделся. Комната в плане напоминала стандартный «кусок пиццы», и хотя арматура и фурнитура, ковры и обои были не совсем уж древние, определенно, лучшая их пора давно миновала. Я прошел в кухонный уголок. В холодильнике не было ничего, кроме пакета молока, которое уже прошло через стадию сквашивания и перешло в состояние, неизвестное науке, и несколько съежившихся кусочков чего-то, не поддающегося идентификации. На стене висела фотография Дона Гектора, а рядом с телевизором стоял фонограф с большим набором валиков. Я перебрал их. Пестрая смесь старых хитов – «Битлз», «Пинк Флойд», «Иисус Христос – суперзвезда», а также джаз и немного Пуччини [90].

Квартира была бы абсолютно непримечательной, если бы не одно: господствующее положение на стене в спальне занимало полотно, изображающее Клитемнестру [91] сразу после того, как она убила своего супруга. Картина была примечательна не только своим сюжетом, но и размерами: она занимала всю стену от пола до потолка, заключенная в массивную резную позолоченную раму, которую пришлось подпилить снизу, чтобы она поместилась в комнате. Клитемнестра, обнаженная по пояс, усмехалась, вскинув голову с кровожадным злорадством.

История не сообщает, когда именно во время Зимы Клитемнестра убила Агамемнона, и это оставляет широкое поле для догадок. Если убийство было совершено во время Весеннего пробуждения, скорее всего, оно явилось импульсивным порывом, и его можно было списать на mal dormir, туман сна. Более великодушные живописцы изображали Клитемнестру тощей и растерянной. Напротив, на этом полотне она представала упитанной и уверенной в себе. Художник намекал на то, что убийство было преднамеренным; Клитемнестра осталась бодрствовать, убила Агамемнона сразу же после того, как тот заснул, затем погрузилась в спячку, рядом со своим медленно разлагающимся супругом. Такая интерпретация в корне меняла представление о ее характере и побудительных мотивах – неудивительно, что она вызвала много споров в академической среде.

– Кто эта полуголая куколка с кинжалом?

Вздрогнув от неожиданности, я резко обернулся.

Посреди комнаты стояла женщина в перепачканных краской штанах и мешковатой мужской рубашке. Ее иссиня-черные волосы были забраны в высокий неаккуратный пучок, скрепленный карандашом, и она вытирала кисти о тряпку. Женщина смотрела не на меня, а на полотно с Клитемнестрой.

– У меня вопрос получше, – сказал я. – Что вы делаете в моей квартире?

Женщина повернулась ко мне, и меня поразила ее смуглая задумчивая красота. У нее были проницательные фиолетовые глаза, во внешности чувствовалось что-то оттоманское, выразительные брови изгибались вверх. Лет на десять старше меня, она была, без каких-либо вопросов, необычайно красивая. Однако притягательной в ней была не одна только красота; женщина обладала силой духа, умением держать себя, внутренней мощью.

– Дверь была открыта, и мне стало интересно, – сказала она. – К тому же это не ваша квартира, – добавила она. – Это квартира Сюзи.

– Да, да, – смущенно пробормотал я, – правда.

Ответ был не лучшим, но я был заворожен не только внешностью незнакомки, но и ее манерами, пьянящей смесью обаяния и уверенности. Я чувствовал, что до конца жизни больше никогда не встречу такую поразительную женщину.

– До сих пор не спите? – спросил я.

– Мне нравится засиживаться допоздна, – сказала незнакомка. – Я живу четырьмя этажами ниже. Однако сюда никогда не поднималась. Итак, кто же эта куколка?

– Это Клитемнестра, – сказал я, подходя ближе.

– А, – протянула женщина, внезапно проникаясь пониманием, – версия о преднамеренном убийстве.

Какое-то время мы молча разглядывали полотно.

– И еще, – добавил я, постаравшись изобразить знатока, – это урок того, как осмотрительно следует подбирать напарника по зимней спячке.

– Мы с мужем никогда зимой не спали вместе, – рассеянно промолвила незнакомка, – с тех самых пор, как посмотрели «Зима подстраивает козни» Дзефирелли [92].

Она имела в виду ту сцену, в которой Ромео, проснувшись, обнаруживает рядом с собой Джульетту, однако от его возлюбленной осталась только кожа, туго обтянувшая кости, и темное пятно гниения на простыне. Я смотрел этот фильм в возрасте девяти лет, и этот образ навсегда остался в моем сознании. Много лет спустя Баз Лурман [93] обыграл эту сцену совершенно иначе, полностью сосредоточившись на лице Ди Каприо. Ему больше не нужно было показывать зрителю останки Джульетты: Дзефирелли уже вселил ужас в его сознание.

– Ей это помогло? – спросила темноволосая незнакомка. – Я имею в виду, то, что Клитемнестра убила своего мужа?

– Она вместе со своим любовником семь лет правила в Микенах.

Женщина одобрительно кивнула, по-прежнему разглядывая картину, но меня больше интересовала она сама. Изгиб шеи, непроколотые уши и иссиня-черные волосы словно излучали неброскую роскошь. Обернувшись, женщина перехватила мой взгляд, и я поспешно отвернулся, затем сообразил, что это слишком очевидно, и снова уставился на нее – и поймал себя на том, что проваливаюсь в ее глаза – так, как можно провалиться в очарование выдающейся картины.

– Вы Зимний консул, – объявила женщина.

– Что, так заметно?

– Это надето на вас плотным плащом. Вы точно хотите быть Зимним консулом?

– Я… точно не могу сказать.

– Я всегда считала, что в жизни нужно быть твердо уверенным по крайней мере в одном.

– И в чем уверены вы? – спросил я, стараясь поддержать разговор.

– Я больше не уверена ни в чем, – ответила женщина, внезапно впадая в меланхолию.

Склонив голову набок, она задумалась, затем предложила написать мой портрет за пятьсот евро, один холст, без рамки. У меня не было ни времени, ни средств на то, чтобы с меня писали портрет, однако мне очень понравилась мысль провести больше времени в обществе незнакомки, особенно если при этом та будет пристально на меня смотреть, по какой бы то ни было причине.

– Вы можете найти сюжет и получше, – пробормотал я, указывая на свое лицо.

Я смирился со своей внешностью вскоре после того, как откусил ухо Гэри Финдли. Все мое отчаяние выплеснулось в этом яростном порыве. Гэри лишился уха, но я приобрел ясность мышления и стал сам хранителем своей внешности.

– Вы воспитывались в Приюте или росли в семье? – спросила женщина.

– Воспитывался в Приюте.

– Мой муж воспитывался в Приюте.

И тут, совершенно неожиданно, она положила мягкую ладонь на изуродованную половину моего лица. В этом месте меня трогали только сестра Зиготия и Люси, всего один раз, по пьяни. У меня дернулся глаз, я почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь страха. Незнакомка не имела права вести себя так дерзко, однако интимность этого жеста, пусть и лишенного чувств, почему-то сильно взволновала меня, что не поддавалось объяснению. Однако я обманывал себя: незнакомка старше меня, она красавица, находится далеко за пределами профиля потенциальной спутницы жизни. Я поступил неописуемо глупо и постарался поскорее прогнать эти мысли из головы.

– Да, я могла бы найти сюжет получше, – согласилась незнакомка, мягким нажатием указательного пальца на кончик моего носа повертывая мою голову профилем, – но только не такую… вдохновительную загадку.

Это был самый утонченный комплимент, какого когда-либо удостаивалась моя внешность 

Вы читаете Ранняя пташка
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату