– Тут темно. И места мало. И вообще, мил человек, не копьем врага побивают, а умом. Тут хитрость нужна, коли не хотим помереть все в этом подвале каменном.
– Да как же его перехитришь! – отчаянно воскликнул Иванушка, на хитрости и в лучшие-то времена не шибко гораздый. – Он же животное! Каменное причем!
– Так кого еще и перехитришь, как не безмозглого каменного таракана, – с усмешкою, как непонятливому ребенку, сказал старик. – Тут поразмыслить надоть.
– Ну, надоть – так надоть, – передразнил его Агафон. – Давайте мыслить.
– Давайте, – согласился Иван. – Вот, к примеру, чего он может бояться?
– Камнедробилки? – предположил маг.
– Мороза?
– Почему мороза?
– От свирепого мороза, бывало, камни трескаются.
Все посмотрели на волшебника.
– Где ж я вам возьму такой мороз? – развел он руками, и тут же добавил: – Да и от такого мороза мы сами тут потрескаемся. Не подходит.
– Ну… тогда… змеи? – предположил Иван.
– Какой… змеи… – даже в мерцающем свете факела в нескольких метрах от него было видно, как чародей побледнел. В смысле, еще больше.
– Каменой, наверное? Раз он сам каменный. Скорпионы змей боятся. Я это читал где-то.
– Нам для полного счастья, Иван-царевич, только каменной змеи здесь не хватает, – угрюмо усмехнувшись, согласился с ним старик.
– М-да… Похоже, напугать его не получится… – вздохнул Иванушка.
– А убежать? – снова вспыхнул надеждой волшебник.
– Как? Куда? – повел перед темнотой для убедительности рукой царевич. – Ты только побежишь – он тебя догонит – и все! Ну, или не тебя. Дедушку. Так какая разница?
'Большая', – подумал Агафон, но вслух промолчал.
– Если ты побежишь, Иван-царевич, – медленно начал говорить дед Зимарь, – если ты очень быстро побежишь, то он побежит за тобой. На шум шагов. Но когда ты остановишься, он тебя снова потеряет. Как сейчас нас. Вон, стоит – словно истукан, ни спышит, ни дышит. И тогда может побежать Агафон- волшебник.
– Чтобы он ко мне побежал! – обвиняющее упер руки в боки маг.
– Ну, да, – вдруг озарило Иванушку. – Только ты чуть в сторону побежишь. А потом – дедушка. Сколько может. Мы, чтобы он промеж нас носился туда-сюда, должны бежать треугольником. Я – вершина, ты – правый угол, дедушка – левый.
– Тебе, вершина, с факелом чего бы не бежать!
– А у тебя есть кукла, – тут же придумал выход Иван. – Она уже отдохнула – пусть посветит!
– А у деда?
– А за меня не беспокойтесь, сынки. Старое полено в огне не горит, в воде не тонет. Я в темноте хорошо вижу, вашего света хватит.
– Ну, ладно, – недовольно согласился Агафон. Он был готов привести десятки, если не сотни возражений, разбить план Ивана и Зимаря в пух и прах, доказать им тридцатью пятью способами, что их задумка обречена на провал… Если бы мог предложить что-то другое. Но его худо-бедно магическая душа чуяла, что если этот план не сработает, то не сработает никакой. И он подчинился, хотя все его чувства не то, что кричали – вопили, моля его не сходить с места.
– Ну, хорошо, треугольник, квадрат, параллелепипед… – все же проворчал он. – А бежать-то куда?
– Вверх, – подсказал дед. – Все время вверх. Там – выход из пещеры, так сказал боярин Геннадий. Узкий, и скорпион в него не проходит.
– Боярин Геннадий, боярин Геннадий… – сквозь зубы прошипел Агафон. – Если я отсюда выберусь, боярин Геннадий, ты – покойник.
– Думай лучше о хорошем, – мягко попенял ему дед.
– Что я и делаю, – осклабился Агафон. – Боярин хренов.
– Боярин Хренов живет от них к северу, а они – Парадоксовы, Агафонушка, – заботливо уточнил дед.
– Да ну вас всех с этими чокнутыми гностиками, – сердито отмахнулся чародей, выудил на ощупь из мешка с магическими предметами куклу и нащупал ее колпачок. – Ну, что, вершина, побежали?
И Иван, мысленно попрощавшись с Серафимой на тот случай, если он не успеет это сделать позже, побежал.
Неяркий свет факела слишком поздно выхватывал из темноты застывшие навсегда фигуры людей и животных, и ему приходилось метаться из стороны в сторону, обегая их, все это время спиной ощущая приближение каменной твари, сопровождаемое грохотом падающих и разбивающихся на куски о гранитный пол фигур.
Мысль о том, что еще несколько лет назад это были живые люди, чьи-то милые и дорогие, как бичом хлестнула Ивана, он сморщился, как от сильной боли, отвлекся, не заметил кусок давно разбитой скульптуры на полу и растянулся во весь рост, не выпустив все же факела из судорожно сжатого кулака.
Это спасло ему жизнь.
Скорпион уже почти настиг назойливый топот, оставался еще один, последний шаг и укол, как вдруг убегающее существо загрохотало в последний раз, спутывая, сбивая, смазывая все его ощущения, и исчезло.
В недоумении стоял он и прислушивался всеми своими щетинками – сотрясения пола прекратились.
Прекратились здесь, но, кажется, появились в другом месте?
Скорпион не стал раздумывать, как его жертва переместилась туда, и была ли это та же самая, или еще одна – каменные мозги, что бы ни говорили электронщики, не слишком приспособлены не только для умозаключений, но и для счета.
И поэтому скорпион просто побежал туда, к движущемуся источнику вибраций, снова так раздражающе щекотавших его живот.
Чтобы прекратить их.
Прекратить навсегда.
Но – что за день чудес! – за несколько шагов до цели вибрации остановились снова.
И снова возникли – и снова в другом месте!..
А потом опять то же самое!..
Как бы ни выглядело это в слепых глазах подземного чудовища, в ослепленных безумными вспышками разноцветного света куклы и желто-белым пронзительным светом факела глазах людей это представлялось какими-то нелепыми бесконечными самоубийственными салочками.
Агафон и дед Зимарь постоянно спрашивали идущего впереди Ивана, не видно ли там выхода, но, раз за разом, ничего утешительного тот им сказать не мог, и они уже начинали думать, что все пять часов, о которых им говорил младший Парадоксов, дорога вела по этому каменному залу, превращенному теперь в склеп.
Где свободно могло обыскаться место еще для трех надгробных памятников самим себе.
Перебежка за перебежкой люди поднимались вверх, но левый угол треугольника медленно превращался в его направленную вниз вершину – дед Зимарь отставал.
Иванушка опасался, что так и могло случиться, но всю величину расстояния между стариком и ими с Агафоном он ощутил только тогда, когда, наконец, увидел перед собой черный на черном провал выхода. В него, наверное, могла едва-едва протиснуться лошадь с телегой, но скорпиону ход туда был закрыт.
От счастья у лукоморца если и не выросли крылья, то включилось второе дыхание, и он с неописуемым восторгом и торжеством услышал за спиной грохот и скрежет мертвого камня о живой, когда вбежал под долгожданные низкие своды коридора.
Теперь можно было подумать и о том, как помочь друзьям.
