– Спасибо, – усмехнулся я. – Приятно, что ты так высоко оцениваешь мои боевые качества. Но я вообще-то не обижаю детей.
– Ну вот и не обижай, – подхватил Джуффин. – Просто держи в уме, что твоя подружка только выглядит взрослой женщиной, а по нашим меркам – совсем девчонка. К тому же чокнутая. И мёртвая. Даже Тёмным магистрам неведомо, каково быть в её шкуре. Кстати, это не пустые слова, им правда неведомо. Я уже расспрашивал наших Древних, оказалось, на их памяти ничего подобного тоже не случалось. Ни разу, вообрази!
– Ничего себе! – присвистнул я.
– Понятия не имею, чем эта история закончится, – заключил Джуффин. – И с какими потерями мы из неё выйдем, тоже пока не то чтобы представляю. Может, следовало заставить тебя прекратить её в самом начале, как я собирался. К сегодняшнему дню уже как раз успели бы помириться, ты, хвала магистрам, отходчивый. Но вот сердиться там точно не на кого. Какой с неё спрос. Но не будь эта женщина вот такой чокнутой малолетней девчонкой, не было бы и очаровавших тебя выдуманных миров. Это взаимосвязано. Надёжные, уравновешенные взрослые люди обычно ничего особенного не создают.
– Да, – подумав, согласился я, – ты прав. Ещё летом бы помирились. Ну и насчёт всего остального ты тоже, конечно, прав.
* * *Вагон был охвачен пламенем. В первый миг я отшатнулся и схватился за ручку двери ближайшего купе – зажмуриться и в Хумгат, бежать отсюда к чертям собачьим. Не ждать же, пока через час мой обугленный труп, или вовсе один только пепел заберёт, как договаривались, Тёмная Сторона.
Но я не успел открыть дверь купе, потому что понял: огонь не настоящий. Просто иллюзия. Ни жара, ни дыма, ни даже запаха гари нет.
– Умеешь ты приветливо поздороваться! – сказал я вслух. Ответом мне был треск и завывание пламени. Чрезвычайно убедительные треск и завывание, но если нет жара, значит, и огня тоже нет.
Я шагнул в огонь; со стороны это, наверное, выглядело до безрассудства храбрым поступком, а по ощущениям – ну просто прошёл по вагону со спецэффектами, как будто здесь снимают кино. Вышел в тамбур, открыл дверь следующего вагона. Сказал:
– Нет никакого смысла в этом дурацком пожаре. Я бы на твоём месте не стал продолжать.
Но в соседнем вагоне тоже пылал иллюзорный огонь, и в третьем, и в четвёртом по счёту, где я наконец обнаружил Агату, тоже охваченную пламенем, как и всё вокруг. Сидела, пылая, на пылающей полке возле пылающего окна, завернувшись в пылающее одеяло. В одной горящей руке держала горящий стакан, в другой бутылку, подливала себе горящего вина и выглядела при этом как крепко пьющая саламандра. Сказала, не оборачиваясь:
– Ты, наверное, думаешь, это я специально тебя так встречаю. Ничего подобного. Не стала бы я стараться. Просто почувствовала твоё приближение, испугалась, потом подумала: «Да гори всё огнём», – и вдруг всё вокруг загорелось от одной моей мысли. Кроме, собственно, тебя. И это на самом деле смешно, – заключила Агата таким мрачным тоном, словно «смешно» – синоним слова «прискорбно». Впрочем, возможно, для неё так и есть.
– Когда тебе надоест эта иллюминация, попробуй подумать: «Не гори всё огнём», – посоветовал я.
– Сама знаю! – огрызнулась Агата. Но вероятно последовала совету, потому что бушующее пламя сразу погасло. Вернее, просто исчезло. Как будто не было ничего.
Агата залпом допила вино, или что там у неё было в погасшем стакане. Сказала всё так же, не оборачиваясь:
– Ну что, ты рад? Доволен, что я осталась одна и несчастна? И впереди целая вечность горя и одиночества. И всё из-за тебя!
Я открыл было рот, чтобы возмущённо рявкнуть: «Из-за меня?!» – но вовремя вспомнил Джуффина. Ребёнок и есть ребёнок, правильно он говорил. Рыдающий дракончик из анекдота, съевший всех родственников и друзей, на вопрос: «Ну и кто ты после этого?» – жалобно отвечающий: «Сирота». Вот и Агата такая же сирота. Но от этого ей не легче. Горе – что у неё, что у того дракончика – самое настоящее. Вне зависимости от того, кто сколько народу перед этим сожрал.
Поэтому я сел рядом с Агатой, обнял её и сказал:
– Чему тут радоваться, сама подумай. Я по тебе очень скучал.
– И не приходил поэтому, – горько усмехнулась Агата. – Чтобы лучше скучалось. И защиту какую-то специально наколдовал, чтобы я не видела, как ты веселишься с этими своими так называемыми друзьями. Которые за всю свою жизнь ничего интересного не совершили, хотя вроде бы все такие из себя великие маги, специально с детства учились чудесам. А не родились беспомощными людишками в скучном нелепом мире, как я. Но я всё равно в тысячу раз больше важного сделала! И могла бы сделать ещё больше, если бы ты мне помогал.
Я снова чуть не взвился: «Помогал лишать людей жизненной силы? Или свою надо было снова отдать?» – и опять сдержался. Напомнил себе: это же Агата. Она вообще уже умерла. Ты бы на её месте тоже на всех живых злился – ишь что себе позволяют! Живут в своё удовольствие вместо того, чтобы ради меня умирать!.. Впрочем, вру. Первые лет сто как минимум я бы просто блаженно пялился в окна, рыдая от счастья, что всё так здорово получилось, и я оказался в раю. А в перерывах пил бы вёдрами кофе и книжки читал. Но то я, суровый минималистический гедонист. Мне для счастья действительно мало надо. Зато Агате – гораздо больше, чем просто много. Для начала – овеществить несколько сотен выдуманных миров. И, по большому счёту, она совершенно права. Если уж взялся быть демиургом, будь им любой ценой, до конца. Просто мне неудобна и поэтому неприятна эта её опасная для меня и других людей правота.
– Мне так жаль, – честно сказал я Агате.
– Чего тебе жаль? – угрюмо спросила она.
– Что я не могу быть на твоей стороне.
– Ну так смоги! – воскликнула она. – Чего проще? Ты же любишь всё это, – она небрежно махнула рукой в сторону окна, за которым проносились зелёные и голубые огни очередного выдуманного города. – Любишь, я точно знаю, слишком долго читала твои мысли, чтобы ошибаться. Очень любишь и мои удивительные миры, и меня. Но выбрал почему-то не нас, а один-единственный несовершенный, созданный без особой фантазии, примитивно устроенный мир, который и так уже существует. И без тебя обойдётся, даже не заметит, что ты куда-то исчез. А если заметит, всё равно как-нибудь выстоит, не пропадёт. И твои друзья чуть-чуть погрустят и сядут обедать. Обед это
