Она явно хотела уколоть меня побольней, но я, наоборот, умилился. Вспомнил, как сам был подростком и точно так же презирал окружающих взрослых за их ежедневные обеды и ужины по расписанию; впрочем, это презрение совершенно не мешало мне самому жрать всё, что не приколочено. Потому что я-то по-честному голоден, мне по-настоящему надо, и вообще, это же я!
– Это же я! – сказала Агата. – Я лучше всех в мире, таких вообще не бывает, ты сам много раз говорил. Почему передумал? Что тебе вдруг стало не так? Кто тебя переубедил? Только не заводи снова песню про людей, которых тебе якобы жалко. На самом деле тебе никого не жалко! Даже меня.
– Если не заводить эту песню, мне и ответить-то нечего, – усмехнулся я. – Только дело не в том, что мне кого-то жалко, или не жалко. А в том, что жизнь у людей забирать нельзя. Просто нельзя, и всё. Она не для этого. Не для того чтобы тратиться на чужие замыслы и дела, даже великие, вроде твоих. А для того, чтобы человек сам прожил её, как сумеет. Мне, знаешь, тоже далеко не всегда нравится, как люди распоряжаются своей жизнью. Но это не повод её у них отнимать.
– Ещё какой повод! Сокровище не должно принадлежать кому попало! Даже стипендию платят не всем студентам подряд, а только тем, кто хорошо учится. Вот так же и сила – должна доставаться лучшим из лучших, тем, из кого может выйти толк. Но ладно, нет смысла спорить. Можем заключить сделку. Не хочешь, чтобы я забирала чужую силу, отдавай мне свою. Для начала этого хватит. Не на всё, но на очень многое. Твоя сила всё-таки гораздо круче любой чужой. И у тебя есть свой хитрый способ её восполнять. Я толком не поняла, как тебе удалось так ловко устроиться – приходишь в какое-то странное место, говоришь, чего надо, и сразу всё получается, как ты сказал. Но не важно. Главное, что ты можешь каждый день отдавать мне силу и оставаться в живых. Если согласишься со мной делиться, я оставлю в покое всех остальных.
На этом месте я охренел окончательно и бесповоротно, хотя, казалось бы, куда ещё. В общем, не зря я боялся, что Агата меня доведёт до цугундера. Получаса ещё не прошло, а я уже проклинал тот миг, когда впервые вскочил на подножку этого грешного поезда. Нет бы просто полюбоваться фантастическим зрелищем, пару дней рассказывать о нём всем, кто под руку попадётся, а потом благополучно забыть.
Но я сидел и помалкивал. В конце концов, я пришёл сюда за новостями для Джуффина. Слушать, а не говорить.
– Я тебе не рассказывала, – продолжала Агата. – Но не потому, что хотела оставить в секрете, просто сама тогда не успела разобраться, что происходит, и почему оно именно так. Но поначалу, когда я только-только здесь оказалась, все мои миры были просто картинками за окном. Красивыми, но неизменными, всегда одинаковыми, как в кино. А после того как ты пришёл сюда в первый раз, всё изменилось. Ветер стал доносить запахи, отовсюду свои. Несколько раз в окна залетали древесные листья, я сперва не придавала этому значения, а потом поняла, что этого, по идее, не может быть. Но так было! И до сих пор есть! Но только в тех местах, которые ты хотя бы однажды видел. Остальные пока остаются просто картинками. Понимаешь, о чём я? Ты одним своим взглядом вдыхаешь жизнь! Делаешь больше, чем сила тысячи человек смогла бы сделать. Поэтому мне не нужны эти тысячи. Мне нужен ты!
Я хотел огрызнуться: «Себе я, знаешь ли, тоже нужен», – но вместо этого спросил:
– А что это за лиловые огни вдалеке?
– Это Шани-Мерой! – обрадовалась Агата. – Его мы с тобой ещё вместе не видели. Теперь и отсюда будет дуть настоящий ветер. Он уже дует! Чувствуешь запах водорослей и соли? Это Шумное море так пахнет, вольный город Шани-Мерой стоит на его берегу. Шумное море потому и называется Шумным, что его прибой ревёт и грохочет гораздо громче, чем любой нормальный прибой. Так громко, что порой это становится совершенно невыносимо, люди заснуть не могут и друг друга не слышат, начав говорить. Поэтому в Шани-Мерое живут шаманы, которые умеют его утихомиривать. Но могут и ещё больше разозлить! Все это знают и опасаются с ними ссориться. Зато когда на город нападают враги, шаманы просят море пошуметь как следует, и захватчики глохнут от страшного грохота. Местные-то привыкли, нормально выдерживают, может, немного голова поболит, а чужаки сразу обращаются в бегство. Поэтому Шани-Мерой и остальные города побережья – вольные. И очень богатые, благодаря своему торговому флоту. Никто, кроме тамошних уроженцев, не может через Шумное море ходить!..
Я зачарованно, не моргая, смотрел в окно и, как это обычно получалось с Агатиными историями, не воображал, а почти по-настоящему вспоминал, как укрощают Шумное море: выходят на берег, глядят на поверхность воды особым расфокусированным зрением, пока не увидят сияющие зелёные нити, связывающие волны друг с другом и с небом, и ещё неизвестно с чем; надо подцепить одну из нитей мизинцем правой руки, дёрнуть так сильно, словно и правда хочешь порвать, крикнуть во весь голос, не издав при этом ни единого звука: «Шашш-ххха!» Если сможешь вложить в невидимый жест и беззвучный крик достаточно силы, море сочтёт твои действия лаской, а тебя – достаточно важной персоной, чтобы его ласкать, и притихнет на короткое время, поэтому заклинателей должно быть достаточно много, и каждый готов в любую минуту проделать этот фокус и повторить столько раз, сколько понадобится. Я знал это так ясно, словно и правда много лет жил в Шани-Мерое, был там одним из шаманов-заклинателей Шумного моря, хотя не жил и не был, конечно, – это я, хвала магистрам, тоже вполне ясно знал.
Ладно, проехали. На то и наваждение, чтобы подделывать всё, к чему прикоснётся – память, желания и самого меня.
– Ладно, проехали, – вслух сказала Агата. И объяснила: – Шани-Мерой мы уже проехали, но знаешь, что теперь сияет там, впереди? Это лунные флюгеры на башнях замков Алгоссы, города Ста Цариц. Там действительно живут и правят сразу сто цариц, так уж повелось у них с древности: основатель города любил многих женщин и каждой обещал оставить в наследство свой трон. И всем поклялся такой страшной клятвой, что она не могла не исполниться, поэтому после его смерти сто женщин стали царицами; могло бы быть больше, но некоторые его возлюбленные умерли ещё раньше, не дожили до этого
