– Перестань, Мария. Тебе этого не понять. Для меня этот дом – словно тюрьма.
На следующее утро, едва папа и Грегор начали торговать, я отправилась в путь. Ночью я почти не сомкнула глаз, все мне виделось то лучащееся счастьем лицо моего отца, когда он вечером прочел письмо, то презрительная физиономия страсбургского купца. Да, Зайденштикер казался мне высокомерным и чванливым. Наверное, он надеялся покрасоваться рядом с молодой женой, по возрасту годившейся ему в дочери.
Но у меня всегда оставался другой выход, о котором я раздумывала в моем отчаянии, пусть до того он и казался мне неприемлемым.
Субботнее утро выдалось холодное и туманное, и я пониже надвинула капюшон накидки на лоб. Кроме того, я не хотела, чтобы кто-то узнал меня, когда я позвонила в колокольчик у ворот женского монастыря Сюло.
Он находился недалеко от моего дома, и всю дорогу туда я бежала, потому не успела отдышаться, когда заслонка на воротах открылась и привратница спросила, зачем я явилась.
– Я хочу поговорить с матушкой-настоятельницей. Дело срочное.
– Так мог бы сказать любой. Кто ты такая?
– Простите. Я Сюзанна Миттнахт.
– Дочь галантерейщика Миттнахта?
– Да, это я. – Я смутилась под пристальным взглядом ее темных глаз.
– Тогда я знала твою матушку, да смилуется Господь над ее душою. – Голос привратницы смягчился. – Когда-то я написала для нее икону с ликом святой Маргариты.
Я кивнула.
– Эта икона все еще висит в нашем доме.
– Ох, дитя, мне так жаль, что с твоей матушкой такое случилось. Ужасная смерть. Меланхолия – это страшное испытание.
Меня тронуло участие монахини, но я волновалась все сильнее. Напротив цейхгауза[120] собралась небольшая компания мужчин, и среди них был знакомый моего отца.
– Я могу войти?
– Тебе повезло, только что закончилась утренняя месса.
Засов отодвинулся, правая створка врат отворилась, и я проскользнула внутрь большого мощенного камнями монастырского двора. Передо мной возвышался закрытый портал монастырской церкви, к которой слева примыкало крыло с кельями. Вдоль стены тянулись разные строения из светлого камня, откуда доносилось кудахтанье кур и перестук молотков. У колодца женщина в коричневой рясе набирала воду в ведро.
Все это показалось мне каким-то пустым и безыскусным, ни одно деревце не отбросит тут тени летом, нигде нет лавки, чтобы присесть и отдохнуть.
– Можешь подождать здесь или вон там, в гостевом доме. – Сестра-привратница улыбнулась мне.
– Лучше здесь, – пригорюнившись, ответила я.
Кивнув, монахиня скрылась в церкви. А я снова оглянулась. Неужели я и правда хотела бы провести всю свою оставшуюся жизнь за этими высокими монастырскими стенами? Отказаться от возможности в чудесные дни гулять по переулкам и рынкам, когда мне только вздумается, и чувствовать себя свободной? С другой стороны – что это за свобода, если мне придется жить в огромном, темном и мрачном Страсбурге, еще и рядом с ворчливым стариком, который хотел запереть меня в золотой клетке? К тому же я знала, что монахини в Сюло не очень строго соблюдают уединение в клаузуре. Я часто встречала их у рыночных лотков, и даже на представлениях бродячих музыкантов. И по слухам, гости в этот монастырь приходили куда чаще, чем полагалось.
Дверь церкви распахнулась, и во двор вышла невысокая полная женщина в черно-белом доминиканском хабите, а за ней последовал худощавый монах, которого я прекрасно знала, – брат Генрих.
– Сюзанна Миттнахт? – монахиня неспешно приблизилась ко мне. – Я мать Урсула, настоятельница этого монастыря. А с нашим духовным наставником и исповедником ты знакома.
Я испуганно преклонила перед ними колени. Монахини монастыря Сюло находились под духовной опекой брата Генриха, а я совсем забыла об этом! Он тоже, похоже, был очень удивлен встрече со мной. Его рот приоткрылся, будто приор собирался что-то сказать, но затем он передумал и едва заметно покачал головой.
– Так значит, ты хочешь прийти в наш монастырь, – начала мать-настоятельница. – Ты тщательно обдумала это решение?
– Наверное, матушка, – неуверенно протянула я.
– «Наверное» – этого недостаточно. В тебе должно гореть желание стать монахиней. Такое решение – не мелочь какая-то, о которой можно подумать с утра перед завтраком и во всем разобраться.
Мне не понравился ее строгий тон.
И тут вдруг заговорил брат Генрих.
– Мне кажется, девица Сюзанна уже в достаточной мере все обдумала. – Он прищурился. – Мы уже однажды обсуждали с ней этот вопрос, мать-настоятельница, и я полагаю, что мне известны причины ее решения. – Он кашлянул. – Она не хочет связывать себя узами мирского брака со всеми его… что ж, со всеми его мерзостями, а предпочтет посвятить свою жизнь служению Господу нашему и Спасителю. В этом все дело, Сюзанна, не так ли?
В его устах все это звучало совсем неправильно, но я кивнула.
– Твоему отцу известно об этом? – спросила приоресса.
– Нет, еще нет, – честно ответила я.
Сестра Урсула неодобрительно покачала покрытой головой.
– Это плохо. Некоторые отцы в наши дни и вовсе запрещают своим дочерям принимать постриг. Я полагаю, объясняется это тем, что именно в монастырях женщинам ничто не мешает развивать свои таланты, как умственные, так и духовные. И тем, что под опекой Всевышнего им дозволяется куда больше свободы, чем под опекой отца или супруга.
– Бертольд Миттнахт не станет ей мешать, – поспешно заверил ее брат Генрих.
Я удивилась его словам, не понимая, почему он пришел к такому выводу.
– Я хорошо знаю ее семью, к тому же юный Мартин Миттнахт – один из моих собратьев по ордену в Селесте.
– Как бы то ни было, я не уверена в силе твоего желания служить Господу. – Приоресса холодно взглянула на меня. – Но вот что я предложу тебе, Сюзанна: возьми неделю на раздумья, прислушайся к себе. Каждый день ходи на утреннюю службу в церковь Святого Георгия, молись по многу раз в день и непременно исповедайся. А в следующую субботу в это же время приходи к нам и сообщи мне о своем решении. Ты поняла?
– Я поняла, матушка-настоятельница, – ответила я, потупившись.
Брат Генрих довольно кивнул.
– Я думаю, не помешает, если на днях мы поговорим с тобой еще раз, Сюзанна. Ты можешь прийти ко мне в любой день после вечерни.
– Да будет так.
Очевидно, приоресса сочла, что этот разговор закончен. Кивнув брату Генриху, она повернулась и направилась обратно в церковь.
Сестра-привратница выпустила нас за ворота, но, оказавшись в переулке напротив цейхгауза, брат Генрих остановился.
– Я буду очень рад, если ты примкнешь к нашим монахиням и будешь под их опекой. – Его голос звучал хрипло. – Если хочешь, я провожу тебя домой и обсужу этот вопрос с твоим отцом.
«Только этого мне не хватало!» – подумала я. Папа и Грегор будут сражены этой новостью. И приоресса сама даже не подозревала, насколько она права в том, что мне следует поразмыслить над решением, уходить мне в монастырь или нет. Я ни в коем случае
