С улицы доносились радостные голоса Грегора и папы, оба были в прекрасном настроении.
– Сюзанна! Поможешь нам разгрузить телегу? – позвал меня отец.
Я не ответила. Во дворе слышался перестук и грохот, с дребезжанием открылись ставни лавки на первом этаже. Я хотела встать, но у меня не было сил. Наконец в комнату поднялся отец.
– Вот ты где. – Улыбка сползла с его лица, папа нахмурился. – Ты заболела?
– Не знаю… Я плохо себя чувствую…
Он опустил ладонь мне на лоб.
– Жара у тебя нет. Но ты так бледна!
– Мне очень жаль, – пробормотала я. – Я ничего не сделала по дому и к мяснику не сходила.
– Ну, мы отобедали в Маркольсайме и на ужин кое-что привезли. Но ты дрожишь!
Я разрыдалась.
– Ох, деточка моя… Что с тобой случилось?
– Я… я не знаю, – всхлипнула я.
– Мне позвать врачевателя? Или Марию?
– Нет! Не надо!
Я приподнялась, попыталась встать с кровати, но голова вдруг закружилась, и я повалилась обратно. Мне вдруг вновь померещился запах пота приора, и я, подавив вскрик, замерла на краю кровати.
Папа беспомощно уставился на меня.
– Ты давно уже так себя чувствуешь?
– С утра.
– Послушай… Грегор сейчас повел осла к хозяину. Как только он вернется, я пошлю его за врачевателем. Ты выглядишь ужасно.
– Нет-нет. Лучше оставь меня одну.
Слезы градом катились по моему лицу, я ничего не могла с собой поделать.
– Сюзанна! Немедленно расскажи мне, что случилось!
– Не могу… – с трудом выдавила я.
В этот момент мне отчаянно захотелось облегчить душу.
Папа сел рядом и взял меня за руку, отчего мне стало еще горше.
– Я твой отец, ты можешь рассказать мне все.
Я покачала головой.
– Кто-то пытался вломиться сюда? На тебя напали?
Я всхлипнула.
Вся кровь отхлынула от его лица.
– Кто? Кто на тебя напал?
Пути назад не было.
– Приор монастыря братьев-проповедников, – прошептала я, отнимая руку.
В комнате воцарилась гробовая тишина, муха пролетит – слышно.
– Что ты такое говоришь? – наконец прошептал папа, потрясенно распахнув глаза.
Отвернувшись от него, я встала и, схватившись за дверной косяк, попыталась облечь чудовищное в слова.
– Брат Генрих… приходил сюда. Он схватил меня и… – Я осеклась.
– Как это… схватил? Что ты пытаешься сказать?
Я больше не смогла промолвить ни слова.
– Сюзанна! Этого не может быть, ты, наверное, что-то перепутала. Приор – уважаемый церковник, друг семьи, и он всегда заботился в первую очередь о твоем благополучии. Может, он хотел помолиться с тобой? Сел рядом, очень близко, как я сейчас…
Мой стыд и отчаяние перешли в гнев.
– Я так и знала, что ты мне не поверишь! – крикнула я. – Сейчас ты еще скажешь, что я это все просто выдумала.
– Нет-нет, я такого не говорю, – пробормотал отец. – Но вы, юные девушки, иногда бываете такими впечатлительными и можете что-то воспринять превратно. Одно неверное слово, неверное движение, и вы…
– Впечатлительные, значит, ха! Приор – чудовище! Он не помолиться со мной хотел, он хотел совсем другого…
– Успокойся, Сюзанна! – Вскочив, папа сжал мои ладони. – Ты явно что-то не так поняла.
Все это было бессмысленно. Он мне не верил. Никто из моих родных мне не поверит. Особенно Мартин.
– Может быть, ты прав, – прошептала я. – Пожалуйста, забудь, что я сказала.
Папа крепко сжал меня в объятиях, чего давно уже не делал.
– Ох, Сюзанна, дитя мое… Ты сама не думаешь, что лучше бы тебе поскорее выйти замуж?
– Я не выйду замуж, – удрученно выдавила я. – Я приму постриг в монастыре в Кольмаре.
Отец отпрянул, точно обжегшись.
– В Кольмаре? Постриг? Я, должно быть, ослышался.
– Нет, не ослышался. – Гнев все еще бурлил во мне. – Я хочу уйти в женский доминиканский монастырь Унтерлинден. Я сыта мужчинами по горло, Аберлином, Зайденштикером, братом Генрихом.
– О Господи! О Господи! – качая головой, папа расхаживал туда-сюда перед кроватью. – Если бы только Маргарита была со мною… – Он остановился. – Послушай, Сюзанна. Не уходи в монастырь. Если ты настолько не хочешь выходить замуж за купца Зайденштикера, я не стану тебя принуждать. Рано или поздно появится мужчина, который придется тебе по сердцу. А до тех пор останешься у нас. Пусть тут и будет тесно, когда сюда переедет Мария.
Во дворе раздался голос Грегора.
– Мне нужно идти, – пробормотал отец и двинулся к двери.
Я схватила его за руку.
– Ничего не говори Грегору, пожалуйста. И Мартину – ни в коем случае!
Он кивнул.
– Мы с тобой еще поговорим. О том, на что ты намекнула мне.
Отец вышел из комнаты, я же осталась в смятении. Что из случившегося сегодня в кухне могло быть плодом моего воображения?
Но вдруг я словно вновь ощутила все это, будто наяву – гнусные объятия приора, его влажный рот на моей груди и губах. Я почувствовала все это так отчетливо, будто он вернулся ко мне во плоти. И в ушах у меня зазвенел отголосок его слов: «С каким демоном ты сговорилась?», и снова услышала я его крик: «Мерзкая ведьма!».
Глава 37
В доминиканском монастыре, несколько дней спустя, май 1485 года
Над алтарем разносились низкие мужские голоса, восхвалявшие начало нового дня молитвой «Песнь Захарии»[124]. Эти слова окутывали Генриха теплым покрывалом, защищавшим не только от утреннего холода, но и от всех бед мира. Здесь, в кругу собратьев, под защитой Отца, и Сына, и Святого Духа, он чувствовал себя в безопасности.
Ах, если бы мир населяли только мужчины! Насколько достойнее и спокойнее стала бы жизнь людская… Еще в юные годы Крамер не раз задавался вопросом, зачем Творец создал людей, разделенных на мужчин и женщин. В неизмеримой мудрости своей мог бы Господь изыскать и иные пути размножения, чем это гадкое, по сути своей животное совокупление мужчин и женщин. Создатель мог наслать такую напасть на людей только лишь для вечного искушения, в противостоянии которому каждый муж укреплял бы свой дух и веру. А значит – во искушение мужчине, чтобы тот держался от женщин подальше!
Дьявольское укрыто в женском теле, что есть сосуд греха, столь притягательный и столь отталкивающий для мужчины. Похоть людская омерзительна во всех своих проявлениях, как в мужчине, так и в женщине, но только и единственно женщина толкает мужчину во грех! В акте соития Сатана обретает куда большую силу, чем во всех иных проявлениях злонамеренных чар, ибо скверна первого, первородного греха передалась всему роду людскому после совокупления Адама и Евы. Иначе и быть и не может – со времен грехопадения Евы на роде женском лежит проклятье!
И о том было ведомо еще мудрецам древности. Катон[125] познал эту истину: «Не будь в мире женщин, жизнь наша была бы прекрасна». Валерий[126] также предупреждал, что, пусть облик женский и прекрасен, прикосновения их смертоносны, а сношения с ними сулят погибель. Того же мнения придерживались и Отцы Церкви, такие как Августин и Иероним[127], ведь его же подтверждала и библейская история
