А Локи цепляется за меня, как за протянутую руку, и ищет спасение там, где его нет. Я не заражаю его оптимизмом, не заставляю поступать спонтанно или умудряюсь одним видом поднять его настроение. Нет. Я его уравновешиваю. Убираю симптомы его осквернённой личности трикстера, извращая и почти принуждая надевать каждый день улыбку, за которой прячется жуткий оскал и презрение ко всему живому. И он слушается меня. Пока ещё…
Я — всего лишь таблетка, но никто не может понять этой простой вещи. Даже сам Локи.
Было время, когда мы спали с трикстером, вот так, на одноместной кровати, вздрагивая от каждого шороха и боясь, что это стража его папани пришла по нашу душу. Мы, надеясь только на себя самих, прятались в самых укромных уголках Мидгарда, убегая от ответственности, которую сами на себя возложили, и тихо переругивались, пытаясь понять, кто из нас больше грязнуля. А потом всё изменилось. Мне выдали другой, опасный для моего здоровья мир, а Локи предложили ограничить свою жизнь четырьмя стенами, одна из которых оставалась прозрачной для всех желающих. И никто из нас не забыл о втором, не оставил и не бросил в минуту, когда казалось, что выхода просто не существует. И за это нам дали вернуть всё назад.
В самом Асгарде, после того, как прощеный принц возвращался с политических концертов, бывало, мы целыми вечерами так валялись, запершись в чьей-нибудь спальне и отправив прислугу отдыхать. Темными, всегда летними вечерами столицы девяти Миров, уехав в предместья, в загородном особняке царской семьи, мы часами могли разговаривать только друг с другом на отвлеченные темы, высмеивая весь наш, снова совместный, мир, но чувствуя себя, при этом, защищенными и вполне счастливыми. Обоим было одиноко, каждому по-своему, но вместе переживать накатывающие эмоции было легче, а делиться ими, казалось, всё равно, что зализывать раны, смазывать их зеленкой и совместно ждать, когда время само залечит их, снимет боль.
И сейчас всё снова перевернулось с ног на голову, а мир, старательно ненавидимый обоими, одним — явно, вторым — скрытно, снова изменился, без объявления войны и предупреждения.
— Если Йорвет зайдет, то я получу по голове, — тихо заметила я.
— Не зайдет. Никто не зайдет, — с какой-то странной уверенностью сказал трикстер, поглаживая меня по плечу. Я откатилась и завалилась на спину. — Кстати, ты так и не ответила, для чего Хеймдалль забирал тебя в Асгард? — поинтересовался Локи, невзначай положив мне руку на живот и снова начиная его массировать.
— Меня вызывал Один, — промурлыкала я блаженно. — Он хотел, чтобы я доложила обстановку, которая тут творится.
— И только? — Лафейсон достал из-под меня свою руку и подпер ей голову, взирая с неподдельным интересом, пальцами другой при этом вырисовывая непонятные узоры вокруг пупка.
— И как поживает Тор. И как ты справляешься, тоже спрашивал, — призналась я тихо, боясь реакции. Взорвётся ещё, а мне потом палатку на место ставить.
— И что ты ответила? — голос был тихим, но властным до жути. Глаза у Локи сузились, а бледное вытянутое лицо приблизилось ко мне почти вплотную.
— Что вы молодцы и, вообще, я вами горжусь, — ответила я, пытаясь немного отодвинуться, но за мной была подушка и сделать этого она не дала. — Что все нормально и…
— Хорошая девочка, — трикстер наклонился совсем близко. Глаза гипнотические, как у удава, изучали меня лишь какое-то мгновение, словно выворачивая душу наизнанку.
Он поцеловал меня. Как гром среди ясного неба, стремительно, сумасбродно, живо.
На вкус Локи отдавал таким же отчаяньем, как и на запах. Всё в движениях трикстера: и дерзость языка, буквально, зарывающегося в мой рот, и движения головы, как будто намеренно загораживающего от света единственной свечи, и ладонь, кончики пальцев которой гладили по шее — все отдавало на вкус какой-то болезненностью, смешанной с самоиронией и тоской. Йорвет целовался по-другому. Эльф весь был, как зверь, даже сейчас, на коротком поводке у Саскии, он оставался зверем, лишь притворившимся домашним. Его неистовство, его неизлечимая озлобленность, его война, которой никогда не будет конца, давали о себе знать, даже если эльф и пытался быть ласковым. Отдавая холодным расчетом и жаждой, Йорвет и был, по своей сути, настоящим Зверем. Жестоким, и неистовым, как и положено в дикой природе.
Локи был чудовищем, которое насмехается само над собой. Которое ненавидит всех на свете, но больше презирает самого себя, чем кого-либо другого. За свое уродство, которое сам же себе и нарисовал.
Я с удивлением поняла, что совсем не хочу сопротивляться трикстеру. Отвечая на поцелуй, я искала аргументы в недрах своей головы, чтобы оправдаться в своих же глазах и найти в себе силы уйти, прямо сейчас, к Йорвету. Но, и я понимала это, на самом деле мне хотелось поддаться и уже давно прекратить делать вид, что я ничего не вижу и не понимаю, почему Локи вечно крутится где-то рядом, но никогда не подходит ближе, чем считает дозволенными для себя. Желание, детское и зловредное, посмотреть, что же будет теперь дальше и как пойдет история, после всего этого, брали над здравым смыслом верх. Ехидный червячок внутри сердца не переставал старчески ворчать, что происходящее, как минимум, не правильно и такого не должно было случиться. Трикстер прижимался вплотную, вдавливая меня в подушку, усиливая поцелуй, почти рыча и мурча одновременно, и я, не до конца осознавая, вторила ему, зарываясь руками в темные волосы и прижимая к себе.
Набираясь еще большей наглости и смелости, как рука Локи нетерпеливо расстегнула молнию джинсов и змеей скользнула к промежности. Надавив на чувственную точку, бог Обмана мог наблюдать, как я рвано простонала, едва выгибаясь под ним, и закусила губу. Сын Лафея первым переступил черту, которую мы вместе возводили годами. Теперь же свалить на алкоголь и физиологию не удастся. Он это знал точно, и потому, как всегда, перехитрив меня, найдя безошибочно дыру в стене Иерихона, которую начал разрушать изнутри. Лафейсон провел языком по выступающим косточкам ключицы, к горлу и потянулся к изгибу шеи, припадая губами к нежной коже, доводя до дрожи в коленях и мурашек.
Меня всегда влекло к трикстеру и все мои близкие друзья это знали. И Геральт, в первую очередь, почти пророческим голосом предсказывающий, что рано или поздно кто-то из нас двоих сорвется. И Тор, недвусмысленно всем рассказывающий, что я — единственная женщина, которая сможет вытерпеть его брата и продолжать трепетно относиться и через сотню лет. И даже моя мама, с улыбкой смотрящая
