— А вот и Присцилла! — радостно представил коллегу по певческому цеху Лютик. — Сейчас услышишь — поет совсем недурно. Правда, с недавних пор хрипит немного, но лично мне так даже больше нравится. Придает особый, неповторимый шарм произведениям.
Изящные руки девушки заскользили по струнам, прикасаясь к тонким нитям почти невесомо, легко и свободно, создавая причудливые вибрации и извлекая мелодичное звучание, сплетающееся в единое, печальное вступление, разливающееся по комнате подобно теплому молоку, завлекая внимание присутствующих. Настроив дражайших слушателей на правильный лад, задав началом верное настроение, Присцилла затянула проникновенным, нежным голосом:
Путь пальцем проложи средь шрамов, ран суровых,
Чтоб наши слить пути судьбе наперекор.
Открой те раны, вылечи их снова.
Пусть сложатся они в судьбы узор.
И из снов моих с утра бежишь проворно.
Крыжовник терпкий, сладкая сирень.
Хочу во сне твой видеть локон черный,
Фиалки глаз твоих, что слез туманит тень.
По следу волка я пойду в метели,
И сердце дерзкое настигну по утру.
Сквозь гнев и грусть, что камнем затвердели
Я разожгу уста, что мерзнут на ветру…
Не смотря на то, что текст песни Лютика была известна мне от заглавия до станка и типографии сборника, в котором её напечатали впервые, услышав эти знакомые мотивы другим, женским и, как будто бы специально задуманным Вселенной для исполнения, голосом, я вспомнила, как Геральт ночами звал свою чародейку и приемную дочь. Как не помнил на утро, кто эти люди, и не понимал, почему ему так больно слышать эти имена,. С легкой непринужденностью Присцилла сумела донести до мира, может быть даже лучше самого Лютика, о чем много лет думал и страдал Белый Волк. Каждая нота-мысль, несущая в себе запах сирени и крыжовника, шла откуда-то извне времени, вне толпы, выше бытового понимания любви и отношений. Ведьмак, не забыв своих любимых, не просто пошел дальше, выйдя за рамки баллады (это хорошо чувствовалось в каждой строчке), но и не отказался от желания найти их, спасти от опасности, которой сам, быть может, был не в силах понять, и уж тем более, не способен противостоять ей. И если вело его именно это понимание своей собственной реальности, но я, как та, кто также близка ему и разделяет его чувства и желание быть нужным близким, обязана отыскать друга.
— Геральт, где же ты? — услышала я свой неожиданный шепот будто бы со стороны.
— Разве ты еще не разобралась с записями Итлины? — прямо над ухом раздался ехидный, вкрадчивый голос, тянущий слова с поистине садистским удовлетворением. От неожиданности я подпрыгнула на месте, сразу же ища источник дискомфорта, резко оборачиваясь в полете. Йорвет поморщился, почувствовав, что я случайно ударила его хвостиком волос по лицу: — Я думал, вы уже празднуете расшифровку дневников, — продолжил скоя’таэль, но вдруг замер, не успев сказать что-нибудь саркастическое. Увидев влажные глаза, эльф смекнул, что я, похоже, была тронута балладой, и вообще прониклась сюжетом до кончиков пальцев, очевидно, списал мою сентиментальность на превышение дозировки алкоголя в крови. Поэтому протяжно, противно-тоненько, произнес, имитируя мой голос и не стараясь даже скрывать издевку: — Ой, а кто это у нас тут такой уже никакой, а?
Я проигнорировала несправедливые выпады и обвинение в неподобающем поведении в свой адрес. Я не пьяненькая, просто у меня кость по жизни веселая:
— Ваша писанина, знаешь ли, это не английский язык. Хотя, уверена, если бы мне сказали, что завтра — экзамен по Старшей Речи, я бы, наверное, сумела выучить её часов за пять. Но это только в экстремальных случаях, на резервных батарейках организма и исключительно по команде «Сессия». Но я, кстати, знаю, как отправить тебя в кукушкину задницу, но только устно. Увы и ах, я даже не могу в ваш алфавит, — действительно, проще в иероглифах сесть и разобраться, чем в этих эльфийских закорючках.
— И как ты собираешься выкручиваться? — ухмыльнулся Йорвет самодовольно. Я потрясла головой, выгоняя остатки баллады из закромов сознания. Успокоившись за пару секунд, я удивленно заморгала, глядя на скоя’таэля. Он-то откуда тут взялся? Или что, белочка нагрянула, да не простая, а эльфийская? Окинув быстрым взглядом стол и оценив обстановку, я поняла самое страшное: пушистохвостых крыс прибавилось на три условные полу-трезвые единицы. А именно, собственно, на Йорвета, подсевшего ко мне ближе всех; его лучшего друга — Киарана, о чем-то разговаривающего с краснолюдами; и какой-то незнакомой темноволосой эльфийки, поместившейся аккурат между двумя остроухими мужчинами. Расположившись по правую руку от моего «бывшего», который и сам был об этом не в курсе, она пыталась то незаметно приобнять его, то кинуть томный, полный обожания взгляд на своего командира, то пламенно вздохнуть со страстным придыханием. От такого, ужасно непристойного и нарушающего все мыслимые и немыслимые нормы поведения, на секундочку у меня в душе вырос пламенным столбом синдром «бабки у подъезда», и сердце, вторя бестелесной оболочке, ультимативно потребовало назвать её наркоманкой и проституткой. Могла бы, так-то, и поздороваться, да?
— Я надеялась еще немного поэксплуатировать тебя, — кося лиловым глазом на потенциальную соперницу относительно мужика, на которого у меня совершенно нет планов, выдала я нагло. — Ты же эльф, должен же что-то в этом понимать.
— Какая ты наблюдательная. Выражаю свой восторг по поводу твоего интеллекта, — едко ответил Йорвет, наливая себе в кружку моё вино. — И как ты додумалась до такого сложного умозаключения?
— Иногда у меня-таки включается мозг. Редко, но случается. Обычно, пару раз в месяц, — эльф удовлетворенно хмыкнул. — Нет в тебе полёта, Йорвет. Запомни, оскорблять человека надо аргументированно, — важно подняла я палец. — Например, ты дурак, потому что ты — мудак.
— Забавно, — ответил скоя’таэль. — Ты что-то пропищала, а мне показалось, что это нечто похожее на «Господин Йорвет аэп Сидриэль, не будете ли вы столь любезны, чтобы помочь мне, глупой dh’oine, расшифровать записи? Ведь ваш несравненный ум и талант…» —
