— В поместье фон Эвереков, — задумчиво пробормотал ведьмак, вглядываясь в чащу.
Чтобы… что? Подмести опавшие листья и поискать в золе злосчастную розу?
— Надо с чего-то начинать.
Слепец ведет слепца — осталось только найти яму*. Неизвестный, написавший предупреждения на указателях, действовал из лучших побуждений — где-то через версту дорогу окончательно размыло, и лошади вязли копытами в грязной жиже. По крайней мере мой конь, Плотва вышагивала как на плацдарме.
Вдали начинала виднеться величественная усадьба, построенная в архитектурной традиции времен Гериберта Сварливого. Парадный вход поддерживали массивные колонны из цельного камня. Меньшего размаха от фон Эвереков я и не ожидала.
Стоило нам приблизиться, как стало ясно, что только масштабы и напоминали о былой роскоши. В каменной кладке пролегали глубокие трещины, на воротах висел старый ржавый замок, так и приглашающий случайного вора заглянуть внутрь. На лицах трагедии остаются шрамами и ожогами, на домах — выцветшей краской и поросшим кругом лишайником.
Но даже не это придавало поместью такой удручающий вид — его окутывала вязкая, свинцового цвета дымка. Или не дымка — испарения, миазмы, что-то отчаянно скверное.
Проку от того, что кто-то еще ухаживал за приусадебным садом, оказалось не больше, чем утопленнице от пудры. Розовые клумбы были подстрижены крайне педантично, словно по трафарету.
Святой Лебеда, какие…
- …розы поздней осенью?! — сказала я, нервно натянув поводья.
— А запах серы тебя не смутил? — мрачно поинтересовался Геральт.
Запах чего?! Никогда не поздно повернуть обратно! Но позади меня узкая тропа через густой лес, а тени и шорохи в темной чаще не предвещали ничего хорошего. Уж лучше остаться с ведьмаком, чем одной возвращаться в Оксенфурт.
Мы спешились. Конь задергался, застучал копытами — меня бы тоже мало прельстила перспектива оставаться в таком месте. Плотва, под стать хозяину на редкость флегматичное создание, тут же принялась жевать то, что не каждая лошадь сочла бы за траву.
— Держись рядом, — сказал Геральт. — Если что — беги и прячься. Понятно?
Понятливости мне не занимать. Ведьмак вытащил из-за спины меч и шагнул в серый туман. Я юркнула следом, прежде чем силуэт исчез в непроглядной дымке. Факел чадил и едва освещал путь — мысль, что сияние в кромешной мгле делало нас легкой мишенью, заставила меня поежиться.
Геральт плутал по саду, ведомый одному Лебеде известно чем — коснулся задубевшей от морозов земли, лепестков свежих, словно на дворе стоял май, роз, коры засохшего ствола — и двигался так проворно, что стоило моргнуть, и он уже в паре аршинов от меня. Он не делился своими наблюдениями, и я начала подозревать, что предположение о поисках розы в золе не так далеко от истины.
Пламя факела осветило темную фигуру в одном из закоулков сада. Великан методично расчищал дорожки. Садовник? Смелый малый — обычный люд к проклятому месту и на версту не подойдет. У них чутье на неладное, а ничего ладного тут не было.
— Геральт, — откашлялась я, — там кто-то…
Некто хмыкнул, или рявкнул, или издал какой-то другой нечленароздельный звук, в котором было много от животного и мало от человека. Обернулся в мою сторону и поднял капюшон с лица.
Одного взгляда на то, что скрывалось под ним, хватило, чтобы тут же дать деру. Где-то позади послышался лязг меча. Я никогда не думала, что способна так громко и пронзительно закричать.
Я знала, кого увидела, но это ничуть не умалило страха. Чудовище создали те, кого Иштван называл Хирургами из Йензайтса*. В «Некромониконе» они слыли под именем киновитов. Между встречей с ними лицом к лицу и самоубийством лучше выбрать второй вариант — сладострастие боли и веры в демоническом ордене давно слились воедино. Они соткали тварь из останков жертв, не наделив ни глазами, ни носом — только прорезью вместо рта. Жрать нужно всем.
Некоторые чудовища бегут за тобой, пытаются настигнуть, повалить наземь и вонзить клыки. Но не эта тварь; она наперед знает, куда ты побежишь, и будет ждать тебя там, спрятавшись в тенях, пока не станет последним, что ты увидишь в своей жизни. Мое счастье, что Геральт услышал крик.
Мне казалось, что вдалеке виднеется калитка, а за ней привязаны кони — но мираж растаял, и я снова очутилась у самого крыльца, промеж бесконечных клумб. В тумане разум беспомощен — даже зная, куда бежать, обязательно ошибешься. В груди не хватало воздуха, я не пробежала и пары верст, но дух выбило как от сотни.
Да что же за напасть — вот же они, лошади, какого дьявола я у колонн проклятой усадьбы?! Ведь от них я и бежала — и снова тут же? Что за замкнутый круг?!
— Отчаяние — это замкнутый круг.
Я подпрыгнула на месте; голос раздался где-то позади. Снизу вверх на меня взглянул черный кот — вернее то, что пряталось за его личиной. В обсидиановых глазах без зрачков не было ничего звериного — ровно как и ничего человеческого. Их зеркальная поверхность напоминала мутные темные воды бездонного колодца.
Они принадлежали существу, воспринять настоящую форму которого мои жалкие пять чувств вряд ли бы смогли. Как описывался этот ритуал в гримуарах? Убей кота цвета вороного крыла и вырви у него нутро, и вложи в грудь сердце заколотого в полночь беса…
Рукоять ножа скользнула во вспотевшей ладони.
— Нет, — возразил другой голос. — Отчаяние — это то, что заставляет по нему бежать.
Той же масти лохматый пес сел на задние лапы, не сводя с меня пристального взгляда. Шерсть на боку, почти у самого паха, выбрита, на бледной коже грубо, словно резали тупым ножом, начерчена октаграмма.
— Или прийти сюда, — добавил кот. Низкий голос будто бы существовал отдельно от животного.
— Или остаться здесь, — вторил ему пёс.
Осмысленное выражение морды напугало бы даже самых заядлых собаколюбов. Стало быть, эти существа — творения талантливого рыжего гоэтиста, превратившего бывшую вотчину в страну кошмаров? Уж не знаю, над кем Ольгерд больше поиздевался — над животными или демонами, заключенными в них.
— Кто вы? — слова резали пересохшее горло.
Лихорадочно раздумывая, куда бежать, я понадеялась услышать лязг меча, звуки битвы, но густой туман обволакивал меня, как кокон, надежно скрывая от окружающего мира.
— Узники, — ответил кот, — и стражи.
— Не твоя это печаль, filius hominis, — эхом отозвался пес. — Госпожа ждет тебя.
О, нет! Единственная хозяйка здешних краев мертва уже полвека — что никак не
