Это неестественно. Боль должна вызываться чем-то… Огнем. Клинком. Кулаком… Магией… Но боль сама по себе? Концентрированная, поглощающая сознание, уничтожающая все остальные эмоции? Народ, который придумал такие пытки, не достоин жизни.
Эредин должен был потерять сознание, но что-то держало его, не давало ему провалиться в забытье. Он знал, чего они ожидают. Мольб. Стоит ему сказать одно слово, и это закончится. Он сжал челюсти так сильно, что десны кровоточили.
Его учили, как спастись от боли. Одна вещь на свете одурманивает сильнее, чем наслаждение — боль. Этим дурманом можно пользоваться, в эти кошмары можно сбежать. В параллельный мир в сознании, в мир, где… Эльтара. Белое… белое платье… в крови…. Длинные светлые волосы. Образы распадались в голове на осколки. Он должен выжить. Он нужен народу… Должен…
— Half an hour already, is it? (Полчаса уже прошло, нет?)
— Truly remarkable. (Достойно восхищения).
Эредин не различал интонаций, с которыми говорили тени — все слилось воедино.
Бж-ж-ж-ж. Боль. Бж-ж-ж-ж. Боль. Худшая из пыток — вечное повторение. Один и тот же звук. Одна и та же боль.
— Remarkable it may be, but I don’t have time for this, (Достойно или нет, у меня нет на это времени) — раздраженно бросила дворянка.
Он остался наедине с безмолвным демоном. В ее взгляде не было ни ненависти, ни жалости. В нем не было ровным счетом ничего. Зеленые глаза, подчеркнутые макияжем, как у эльфок — но то, что должно было подчеркивать красоту, на ней выглядело боевым окрасом. Она дотронулась до ушей, потрогала острые кончики. Отодвинула верхнюю губу.
Король Дикой Охоты низведен до коня, которому смотрит в зубы придирчивый торговец. Эредин не мог даже отвернуться, и вместо этого представлял, как он отрубит этой потерявшей всякий страх твари руки. Она заметила отвращение, и в ее глазах появился нехороший металлический блеск.
Он продержался достаточно долго, чтобы терпение тюремщицы начало иссякать. А когда терпение тюремщиков иссякает, они становятся более изобретательными. Более искусными. Эредин спросил их о всадниках — и этим совершил ошибку.
Железная демоница вернула Эредину способность двигаться, без слов дав понять, что боль тут же вернется, стоит совершить одно неправильное движение. Он впервые смог осмотреться — помещение было аскетичным до уродливости. Черные гладкие стены, прямоугольная кафедра на возвышении. Скудная обстановка.
Остальные комнаты выглядели не лучше. Когда в ноздри ударил резкий запах спирта, Эредин подумал, что они в медицинском крыле, но причудливые аппараты напомнили о лаборатории Аваллак’ха.
Через широкое стекло он увидел, что его подданных держали связанными, как животных. Твари в белых халатах шныряли между ними, выкрикивая рваные, короткие команды. Имлерих. Карантир. Живы — пока что.
Карантир жив, но… Bloede dhoine. То, что Aen Elle создавал веками, они изуродовали в одночасье. Отрезали руку. До самого локтя. Ткань на культе пропиталась кровью. Зачем? Унизить? Чем вызвана эта чудовищная жестокость? Эредину жалость была ведома не больше, чем другим воинам. Но бессмысленные издевательства ему претили.
«Им нужна была кровь. Мышцы. Суставы. И кости», — Эредин не владел искусством телепатии в той же мере - он был способен передавать только простейшие мыслеформы, приказы. Искусство вести мысленный диалог подвластно только высшим магам. Таким, как Золотое Дитя. Голос эхом раздался в черепной коробке. Физическая боль Эредина едва могла сравниться с тем отчаянием, что он слышал в голосе Карантира. «Мясники. Им не нужно было отрезать всю руку — полагаю, они хотели просто запугать. Выучились технологиям — но так и остались мясниками».
Поданные не должны платить за ошибки короля. Эредин недооценил противника, и из-за этого фатального просчета Золотое Дитя лишилось руки. Искупить вину можно только кровью.
Эти мясники заплатят. Но чтобы они заплатили, ему придется говорить.
— Позови хозяйку.
Ответом стало привычное молчание.
***
— Эта девчонка — предатель расы. В ней ничего особенного, — глухо сказал Эредин.
Дворянка откинулась в широком кожаном кресле, рассматривая безупречно ухоженные ногти. Ее лицо — застывшая белая маска, словно начертанные углем линии лица.
— Позволь решать это мне.
Она не просто дворянка. Судя по роскошному жилищу и стражникам перед входом, она принадлежит к власти. И по тому, как она разговаривает. Так разговаривают те, кто не привык, чтобы им перечили. Так разговаривает он сам.
— Каким-то образом у тебя и твоих людей…
Он и без того достаточно низко пал. Не хватало еще, чтобы красных всадников называли людьми.
— …моих эльфов…
Женщина залилась наигранным смехом. «Я заморожу тебя живьем, тварь, — подумал Эредин, — заморожу и вдребезги разобью твою мерзкую маску».
—…У твоих эльфов получилось ее найти.
Ему нужно выиграть время. Когда придет в себя, когда прекратится боль, он прикажет Aen Elle мобилизовать все силы, чтобы атаковать этот мир. Уничтожить его, сжечь, заморозить, стереть всякую память о нем. Ауберон слишком долго спал. Он проспал возникновение такого могущественного врага, как эти dh’oine.
— Я могу найти ее по следу крови.
— Как поэтично.
В этом не было ничего поэтичного, но что это отродье может понимать в искусстве.
Она пододвинула к нему глобус. У Эредина почти не было сил, но осталась несокрушимая воля. При одном взгляде на схему этого мира, в его голове возник образ магических потоков, бегущих от вершин гор к подножиям, от лесов к пустыням. Они образовывали карту — и на ней были изъяны. Изъяны, порожденные Старшей Кровью.
Он указал пальцем на глобусе на то место, где должна быть Zireael. На это место указал огромный кратер в магическом пространстве, который она оставила своим варварским использованием магии.
— He cannot possibly know, where we are, can he, Yelena? Is it some sort of a trick? (Он же не может знать, где мы находимся, Елена? Это уловка?)
Железная демоница покачала головой.
— Как интересно, — она обратилась к подчиненной на понятном Эредину языке, и он быстро понял, почему: — Елена, ты отправишься вместе с ним. Если что-то пойдет не так, убей его. У нас полно других… эльфов. Изберут нового короля.
В фантазиях Эредина от высокомерной сучки остались только отрубленные куски плоти.
Елена приказала следовать за ней коротким грубым кивком. Эредин живет не первый век, но ни одна женщина еще не смела ему указывать. Он выругался сквозь зубы. Елена заметила недовольство, но, ожидаемо, не произнесла ни слова.
Подошла к нему вплотную и улыбнулась — жестокой, холодной улыбкой. Знакомая боль пронзила сознание. Обычно тело привыкает к постоянной боли, но не к искусственной ее имитации. Елена схватила за подбородок ледяными железными пальцами.
— And tell Namir I will be waiting for him (скажи Намиру,
