— Эгмонт бы такого не хотел, — начал вздыхать Штанцлер, сцепив пальцы в замок и встревоженно глядя на Дика. — Он бы никогда не пожертвовал студентами, слышишь, Дикон? Никогда. Ни ради настоящей свободы, ни ради лживой… В последнее время я много думал о том, о чём мечтал твой отец. Это кажется всем утопией, но никто ведь даже не попытался! Людьми двигают лишь деньги, деньги и собственная власть…
Ричард кивнул, придумывая, как бы заставить его продолжить. Он поймал себя на том, что впервые слушает об отце без эмоций, просто воспринимает информацию и пытается обдумать её сам. А ещё к этому явно примешалась поднимающаяся температура, если ему не показалось…
— Впрочем, ты сам всё видел, — покачал головой дядюшка Август. — Быстро и безжалостно. Они даже не выслушали их требований — ни Дорак, ни Алва. У нас нет свободы слова, Дикон, нет и никогда не было.
«У нас мало времени», сказал Рокэ. Ричард вовремя прикусил язык и слушал дальше.
— Я не только не всевластен, благодаря Дораку я постепенно скатываюсь всё ближе к увольнению, но кое-что всё-таки могу, — твёрдо сказал Штанцлер. — Да, срок давно вышел, но я всё ещё предлагаю тебе свою помощь, Дикон. Я могу поговорить с Катариной, и, конечно, если она всё ещё не передумала, подыскать тебе другого руководителя…
— Нет, — сказал Дик. Дядюшка Август удивлённо моргнул. — То есть… спасибо, не надо, дядюшка Август. Уже поздно.
— Признайся, только честно — Алва сильно над тобой издевается? Я слышал такое, да что слышал — видел…
Ричард не нашёлся с ответом, поскольку опешил от формулировки. Он тоже много чего слышал, даже дома — особенно дома, но первый проректор правил его отвратительно нелогичные тексты, объяснял, как правильно, учил готовиться к выступлению и не нервничать у доски, поил кофе и кормил мороженым. При мысли о мороженом горло кольнуло, и Дик вернулся в реальность. К сожалению, Штанцлер истолковал его молчание строго наоборот:
— Я так и думал. Бедный ребёнок… Наивно было полагать, что, избавившись от отца, этот человек пощадит сына.
И об отце они тоже говорили. Ричард всё ещё не понимал всего, но Рокэ просто не сказал… просто не стал говорить, почему всё-таки Эгмонт… надо спросить его как следует, найти правильную постановку вопроса, ведь не может же такого быть!
— Что изменилось, Дикон? — донёсся до него голос Штанцлера. — Ты больше не хочешь под начальство госпожи Ариго? Мне показалось, она тебе нравится.
— Да, — каркнул Ричард, забыв о горле, — она мне нравится. Дядюшка Август, она отказала мне лично, свидетель — Робер Эпинэ. Я не стану проситься ещё раз, тем более, у госпожи Ариго так много студентов…
— Я просто хочу помочь тебе. Мирабелла…
— А я хочу, — не мог остановиться Дик, — решать сам! Сам, понимаете? Когда я закончил школу и поступил сюда, я… я думал, что вы все оставите меня в покое, матушка, вы, да даже отец, хотя он не говорил со мной три года… Может, вы все и правы, может, отец был лучшим человеком во всём универе, а господин проректор действительно… не знаю, так ужасен… Но я этого не видел, дядюшка Август, ни того, ни другого… Я выбрал тему, и я пишу по ней работу, пишу уже больше месяца. Я хочу закончить её и выступить с ней… И я хочу доказать себе, что смогу это.
Он закашлялся, не специально, но обрадовался этому — можно было не заканчивать сорвавшуюся с языка речь. Ну, теперь всё, запоздало подумал Ричард. Нет у тебя больше друга семьи дядюшки Августа. Он обязательно расскажет матушке, и у тебя не будет ещё и матушки. Ты высказался так, как не высказывался никогда, и теперь у тебя вообще никого не будет.
— Что ж, я понял, — грустно, до боли в сердце грустно сказал дядюшка Август. — Я знал, что рано или поздно это произойдёт, Дикон… ты вырос… не так, как хотелось бы мне или Эгмонту, но это не наша вина.
Ричарду безумно хотелось остановить его, перебить, извиниться, свалить всё на температуру и сказать, что он больше никогда так не будет, но это означало возвращение к слепой погоне за отцом, которая не завершится успехом, к матушкиным кошкам и матушкиной рыбе.
Больше Штанцлер ничего не сказал, хотя Дик прождал минут пятнадцать, мучительных пятнадцать минут. Он встал и неловко попрощался, в ответ печально улыбнулись. Дик вышел и закрыл за собой дверь.
***
Он опять прогулял, но все знали, что Ричард болен, поэтому можно не беспокоиться. Профессор Райнштайнер слышал, как он разговаривает, и даже посоветовал сегодня на пары не ходить. Что ж, он и не пойдёт, но не домой же после всего этого… С радостью и удивлением Дик обнаружил, что ему не так уж плохо. Можно даже попробовать поесть мороженое… нет-нет, это мы забежали вперёд, никакого мороженого. Но горло уже не болит и голова не раскалывается. Что же это такое, приятные последствия неприятного разговора?
Ричард вышел во двор, слепил снежок, бросил в забор и рассмеялся. Правда, хотелось плакать, но не на улице же — слёзы всё равно застынут…
Кутаясь в красно-чёрный вязаный шарф, Дик выбрел с территории универа на заснеженный тротуар. На Рокэ он наткнулся не сразу, только свернув за угол: первый проректор стоял возле мотоцикла и собирал волосы в хвост, задумчиво глядя на небо, а потом — на Ричарда.
— Опять прогуливаете? Почему вы всё время прогуливаете в моём обществе, Ричард? — голос Алвы звучал весело, пожалуй, слишком весело для всего, что произошло сегодня. — Это в корне неправильно, в конце концов, пока я проректор.
— Меня отпустил профессор Райнштайнер, — почти не гундося, доложился Дик. — Хотя я бы всё равно прогулял… всё так запуталось…
— Что же у вас запуталось на этот раз? Надеюсь, не язык, а то получится как с «втекающими выводами».
— Нет, всё остальное, — Ричарду и хотелось бы вывалить всё, но он в кои-то веки постеснялся, да и после разговора со Штанцлером болтать не хотелось. — А вы куда?
— Куда-нибудь, — ответил Алва. — Хотите со мной?
Дик хотел. Больше всего он хотел
