выгоды. Доверил его глупому мальчишке…
Она подалась вперед, но тут же отступила. Близость вожделенного предмета ввергла ее в явную нерешительность.
— Думаю, я тогда еще поняла — когда тебя привели ко мне впервые… Поэтому и изгнала, но не могла вспомнить потом почему. Меня снова одурманил темный шепот, я знала, что не вправе принять на себя эту ответственность. — Глаза сверкнули безумием. — Но теперь я готова. Иначе почему ты вернулся?
Она как будто заставляла себя взять камень, который внушал ей опасение. Желание и страх боролись в ее душе, подобно приливу и отливу.
Тилар по-прежнему глядел в землю, упираясь в нее рукой. Брант видел, однако, что плечи его напряжены, а носок одной ноги медленно перемещается, словно в поисках точки опоры.
— Да, время пришло! — выкрикнула Охотница. — Это точно знак!
Брант затаил дыхание.
Все дальнейшее произошло очень быстро.
Богиня метнулась к нему и выхватила камень. В тот же миг Тилар, оттолкнувшись от земли здоровой ногой, рванулся вперед и вытащил таившуюся под плоским желтым камнем золотую рукоять без клинка.
Ривенскрир.
Который он отправил сюда с одним из быстроногих гонцов Харпа — до того, как спуститься к реке самому. Меч без лезвия легко было спрятать и трудно заметить.
Тилар вскочил, и в руке его блеснула крохотная репистола, пронесенная под повязкой. Звякнуло стекло, ало вспыхнула кровь, и от ее прикосновения восстал из небытия сверкающий серебряный клинок.
Брант не отрываясь смотрел все это время на богиню. Он видел, как блеснуло что-то в ее глазах, когда на камне сомкнулись пальцы.
Сердце у него оборвалось.
И когда возрожденный меч уже летел к Охотнице, чтобы отсечь ей голову, он крикнул:
— Нет! — И толкнул Тилара плечом.
Тот не устоял на ногах. Упал, покатился. Меч вылетел из руки, загремел по черным камням.
Брант, сам испуганный содеянным, отпрянул. Времени на раздумья, пока все происходило, у него не было. Оно появилось лишь теперь.
Но он знал точно, что увидел во взоре богини. То же, что некогда на лице бродяги, пожираемого беспощадным огнем.
Надежду.
Охотница, стоявшая перед ним, медленно опустилась на колени. Она не заметила ни атаки Тилара, ни заступничества мальчика. Воины ее попадали наземь, словно оборвались нити, их державшие, и застыли, ошеломленные, беспомощно озираясь по сторонам.
Тилар с трудом поднялся на ноги. Лицо его было искажено гневом, одна щека, ободранная, кровоточила. Но при виде лежавших на земле охотников гнев регента сменился растерянностью. Он поднял меч, однако в новую атаку бросаться не стал. Подошел к Бранту.
Охотница, стоя на коленях, прижала камень к груди и принялась медленно раскачиваться. Плечи ее содрогались от безмолвных рыданий.
Тилар с Брантом молча смотрели на богиню.
И, словно чувствуя их напряженное ожидание, она, не поднимая глаз, заговорила:
— Такой маленький камушек. Кусочек прежнего дома. И его довольно, чтобы помочь одному богу обрести равновесие. Соединить, что было разделено.
В голосе не осталось и следа безумия.
Она вскинула голову. Очи блистали слезами… и более ничем. Сияние Милости исчезло. Не лучились уже ни глаза, ни слезы, ни темная кожа богини. Но взамен явились мягкость и теплота, каких раньше в ее облике Брант не видел никогда.
Она казалась сейчас гораздо моложе. И одновременно — гораздо старше.
— Я вспомнила, — сказала она с такой печалью, что у Бранта защемило сердце. — То, что пропало за века бреда и безумия. То, что украло Размежевание… вернул мне маленький камушек.
— И что же это? — тихо спросил Тилар.
Глаза ее смотрели куда-то сквозь него, словно не видя. Но она ответила:
— Мое имя… Мийана.
И только она произнесла это, как земля содрогнулась. Покатились с грохотом камни. Затряслась листва на деревьях, словно с них вспорхнули тысячи птиц. Глубоко под ногами послышался глухой рев, исполненный горя и печали.
Черная река за спиной Охотницы раскололась, явив свое огненное сердце. Оттуда пахнуло жаром, словно сердце это скорбно вздохнуло.
Мийана повернулась лицом к далекой горе на юге. И Брант понял, что напомнила ему дрожь земли — так содрогались мгновением раньше плечи богини. От затаенных рыданий.
Она прошептала, глядя на вулкан, несколько слов. Их никто, наверное, не должен был слышать. Но Брант услышал.
— Мать… прости меня…
Потом Мийана поднялась на ноги. И заметила наконец мальчика, стоявшего перед ней на коленях. Заговорила с ним, глухо и печально:
— Брант, сын Рилланда… мы с тобой оба что кости в зубах судьбы — остались, обглоданные, ни с чем. — Она оглянулась на зеленый лес. — Но есть госпожа еще жесточе. Память. Ей все едино — ужас и красота, радость и скорбь. И она заставляет нас глотать все без разбора — и сладость и горечь. Пока не перельется через край.
Она умолкла, взгляд снова стал отсутствующим. Сделала шаг назад. Другой.
Брант понял ее намерение.
— Госпожа… не надо…
Еще шаг… Она взглянула на него, глаза блеснули.
— Что ж, признаюсь напоследок. Чтобы ты возненавидел меня еще больше.
— Но я не…
— Я убила твоего отца. Пантеру, которая его загрызла, послала я.
Брант силился понять, что она говорит, и не мог. Выдавил, заикаясь:
— П-почему?
— Я была уже безумна. Но возможно, уже обо всем догадывалась, потому и нанесла удар.
— О чем? — опередил мальчика Тилар.
— Рилланд принес мне
И тут Брант понял.
Отец принес ей череп Кеорна. Вместо камня. Не зная силы ни того ни другого, случайно сделал роковой выбор. «Мы с тобой оба что кости в зубах судьбы — остались, обглоданные, ни с чем», — вспомнились мальчику ее слова.
Она снова посмотрела на лес вдали.
Если бы они остались ни с чем… Но все было много хуже.
Богиня прошептала:
— Пока не перельется через край.
Последний шаг назад… и она ступила в разверстую за спиной трещину. Расплавленный камень раздался, принимая ее. Мийана открыла рот, но с уст не сорвалось ни звука. Боль сердца была страшнее мучений плоти.
Лицо ее вновь обратилось к горе — источнику поглощавшего ее тело пламени.
И Брант увидел в нем одну любовь.
— Благодарю за то, что защитила этих немногих… — прошептала она. — Я хочу вернуться
