В комнате пахло горелой черной желчью. Перебить этот запах не мог даже сладкий мирр, курившийся в жаровне. А еще было не убрано. Обычно Геррод заботился о чистоте. Но сейчас четыре бронзовые жаровни по углам комнаты — в виде орла, скривирма, волка и тигра — покрывала густым слоем копоть. Под ними лежали груды пепла. Большой рабочий стол завален старинными книгами, многие из которых открыты. В углу — груда свитков. От свечи осталась восковая лужица, в ней плавал маленький тусклый огонек.
Невзрачно выглядел и друг Катрин, совершенно измученный с виду. Словно вовсе не спал с тех пор, как занялся исследованиями черепа.
— Хешарин, по-моему, о чем-то догадывается, — сказал он. — Пришел в последний раз с каким-то странным белоглазым мастером по имени Орквелл. Тот родом из Газала и учился там же, в этой вулканической земле, у клириков Наэфа.
О культе Наэфа Катрин была наслышана достаточно. Его последователи в отличие от большинства мириллийцев не чтили эфринов, ту часть богов, что вознеслась в небеса, в эфир, и больше не давала о себе знать. Они искали связи с наэфринами, подземными богами, посредством особых практик и кровавых жертвоприношений. Доказательств тому не имелось, но если кто и открыл Кабалу путь на поверхность, то только они. Правда, клирики покидали свои подземные убежища так редко, что многим казались вполне безобидными. До сих пор.
— И зачем этот мастер сюда явился? — спросила Катрин. Ей был подозрителен всякий, кто связан с клириками Наэфа.
— По приглашению Хешарина, как я слышал.
— Дарт говорила что-то о белоглазом мастере… Они с Хешарином приходили в Эйр старосты, — вдруг вспомнила Катрин.
Она нахмурилась, а Геррод кивнул.
— Возможно, это объясняет, по какой причине Хешарин пригласил мастера из Газала.
— По какой?
— Помнишь Симона сира Джаклара, помощника старосты, превращенного в камень проклятым мечом Аргента? Хешарин все еще хранит его тело в каком-то тайном закоулке. Если главе совета мастеров удастся снять заклятие, его авторитет возрастет — хотя бы в Эйре.
Он махнул рукой, не желая больше говорить об этом.
— Ты ведь пришла сюда по другому делу. Пойдем-ка. — Геррод повернулся к арке, что вела в алхимический кабинет. Прочная дверь из железного дуба была открыта, и желчью несло именно оттуда. — Ты должна это видеть.
Он скрылся в арке. Катрин вошла следом.
В комнате овальной формы, без окон, запах желчи был еще сильнее. В середине стоял обшарпанный стол из зеленого дерева, на котором высились замысловатые механизмы из бронзы и слюды. Кругом шкафы, полки, ниши от пола до потолка. На полках у дальней стены хранились репистолы — мозаика из восьмисот маленьких стеклянных сосудов, размером каждый с большой палец. В них содержалось по капле от восьми гуморов всех ста богов, основавших некогда в Мириллии царства. Алхимическая сокровищница величайшей ценности.
Геррод подошел к столу.
— Возможно, на некоторые вопросы я нашел ответы. Но каждый из них порождает новую загадку.
Посреди механизмов на столе покоился череп.
Поверхность его Геррод разрисовал черной желчью, столь искусно, что тот казался вырезанным из предохраняющей Милости. Лишь на макушке осталось чистое местечко — в форме совершенного круга. Желтую кость покрывали ямки, будто оставленные едкой кислотой.
Катрин сразу поняла, что череп разъели изобильные Милостями гуморы. Над ним виднелась бронзово-слюдяная трубка — она отходила от устройства, предназначенного для смешивания гуморов и изготовления алхимических составов.
— Вот самое интересное открытие. — Геррод, наклонившись, осторожно повернул бронзовую рукоятку. Из трубки выкатилась капля гумора и повисла на самом кончике. — Я связал мокротой кровь и слезы. Смотри, что получилось.
Капля сорвалась с трубки и упала на череп. Тот неожиданно зазвенел, словно она ударила не в кость, а в чуткий колокол. Звук тихим эхом пролетел по кабинету, словно пытаясь найти лазейку в стенах и вырваться наружу. Подобно ветру — даже складки плаща Катрин вдруг дрогнули, а потом снова легли спокойно.
Звон прекратился, и в комнате стало еще тише, чем прежде.
Катрин попятилась.
— Что это было?
Геррод помахал рукой в воздухе, словно отгоняя прочь чтото нечистое.
— Все гуморы — кровь, слезы и мокрота — от Кассала из Высокого дома.
— От бога воздуха, — пробормотала Катрин.
Каждый бог Мириллии принадлежал к одной из четырех стихий — земли, воды, огня и воздуха, — и гуморы их несколько различались по своему действию.
— Именно так, — подтвердил Геррод.
— Но откуда взялся этот звук?
— Думаю, он вовсе не «взялся». Он уже был здесь, заключенный в кости, не в силах вырваться из минеральной составляющей, — объяснил он. — Поверить трудно, понимаю. Но кости не камень, как считают некоторые. В них содержится и плоть. Если выщелочить минералы, она останется. И в черепе этом она еще сохранилась.
Катрин почувствовала дурноту.
— Мне думается, — продолжал Геррод, — что алхимия воздуха развязывает извращенную Милость, которая заключена в этой высохшей плоти. Эхо силы.
— Какую Милость?
— Это я в основном и пытался выяснить. И кажется, нашел ответ в старинных книгах. Тех, что повествуют о деяниях черных алхимиков. Тебе же ведомо, как появляются на свет земляные великаны, духи ветра и ходящие по пламени?
Катрин кивнула. Всех тонкостей она не понимала, но знала: если беременной женщине дать выпить определенный алхимический состав, на свет появится дитя, обладающее необычными способностями.
— На будущего ребенка оказывают воздействие не только чистые Милости. Извращенные тоже. Я изучил все книги, где говорится о детях, порожденных проклятой алхимией. С особым тщанием — о тех, на кого повлияла магия воздуха.
Дурнота Катрин усилилась. Она свое дитя потеряла. Но что за матерью надо быть, чтобы принести ребенка в жертву черной алхимии?
— От нее появляются на свет дети с необычным голосом. Они могут подчинять своей воле чистую Милость. Извращенная сила эта зовется «песня-манок». Думаю, ее-то мы только что и слышали. Вернее, эхо, высвобожденное из мертвой плоти, которая некогда подверглась подобным чарам.
— Погоди. По-твоему, бродячий бог был околдован такой песней?
— Наверняка не скажу. Воздушная алхимия — самая непрочная. Но если воздействовать ею долго и с близкого расстояния, может остаться глубокий след, как в этом черепе. Сохраняющийся даже после смерти. Вспомни-ка, что рассказывал Роггер о случившемся в Чризмферри.
Катрин не требовалось напрягать память. Она, наоборот, забыть не могла о нападении звероподобных, которые искали череп. Особенно о том, что одно из этих чудовищ прежде было личным телохранителем богини Файлы.
— Думаешь, череп и уподобил их зверям?
— А как еще это объяснишь? У Роггера хватило ума обмазать его черной желчью и обойти по дороге стороной все царства богов. Но ведь и Чризмферри, в котором год как нет бога, остается землей, изобильной Милостями. Отчасти, возможно, извращенными. Наэфрин Чризма, прежде чем его уничтожили, успел уподобить зверям сотни людей. Череп, тоже исполненный извращения — силы песни-манка, — мог уловить витающую в воздухе порчу и отразить ее.
