– Да без проблем, – сказал сын. – Ты же был ранен. И ничего не мог сделать.
– В ту ночь я не был ранен.
– Нет, был. Я могу наизусть назвать с десяток симптомов и поведенческих проявлений твоей черепно-мозговой травмы.
– Тот, кого ты посещал в больнице, был не я. Это была моя оболочка.
– О чем ты? – спросила Пейдж.
Джим вздохнул.
– В ту ночь мы ехали сюда. Было поздно. Я очень устал. Меня ослепили огни проезжавшей машины, я подумал, что кто-то летит нам навстречу. Вывернул руль, и мы врезались в разделительный барьер. От удара мы взмыли в воздух. Вы, ребята, даже не закричали, и, помню, я еще подумал, что это очень странно. Наверное, вы просто не поняли, что происходит.
Мы ударились о склон горы и покатились. И катились очень долго. А когда остановились, я понял, что со мной все очень скверно. Я чувствовал свои ребра там, где их просто не должно было быть. Дышать было мучительно больно. Я не мог пошевелиться. Вы же, на заднем сиденье, не издавали никаких звуков, а заднее зеркало было разбито, так что я даже не знал, живы ли вы. Я вас позвал, но вы ничего не ответили. И я просто висел на ремнях и плакал. Не знаю, сколько это продолжалось. В какой-то момент я понял, что пропустил конец матча и каким-то образом мне удалось убедить себя, что если выиграли «Филлис», то мои дети живы. Не могу объяснить как. Но в тот момент мне это показалось абсолютно логичным. Уверен, что это все из-за кровотечения из головы.
И вот я стал молиться: «Боже, пусть «Филлис» выиграют». Не «Боже, спаси нас» и не «Боже, пусть мои дети не пострадают». «Филлис» были вашим билетом на этот свет. Боль, как физическая, так и моральная, вызванная беспокойством за вас, становилась непереносимой. Помню, как сквозь деревья я увидел свет. Сначала я решил, что это спасатели, но свет становился все ярче. Это был не один луч света и даже не несколько, а нечто всеобъемлющее. И разгорался он до тех пор, пока все вокруг – машина, деревья – не оказалось в слепящем белом сиянии. Боль исчезла, и все, чем я являлся – мое сознание и та неделимая сущность, которую принято называть душой, – было захвачено.
Повисла долгая тишина, не нарушаемая даже дыханием.
Огонь практически догорел – от почерневших деревяшек в трубу уходила струйка дыма, а на ее место проникал утренний холод, вытеснявший даже то скудное тепло, которое давало пламя.
– Сначала я подумал, что умер. Мой дух освободился и плыл в пустоте. Но потом… – старик с содроганием вздохнул, – …эти первые мгновения… Движение звезд. Невероятная скорость. Сознание, что я не один. Меня взяли в центр новой туманности, свет от которой не дойдет до Земли еще миллионы лет. Это была спираль из водорода и звездной пыли, длиной в четыре световых года. Мы путешествовали – целью моих проводников было изучить мою реакцию на окружающее. Понять мои особенности – в первую очередь мою ограниченную эмоциональность, – которые они считали моей слабостью. Препятствием на пути поступательного развития. Эти сущности представляли собой разум в чистом виде, лишенный всех эмоций и развившийся настолько, что он больше не нуждался в материальной оболочке. Они были доброжелательны, но их интеллект пугал. Они давно вышли за пределы подчинения времени и пространству. Я видел, как рождались звезды, и наблюдал, как они умирали. Я видел вещи, которым мы никогда не придумаем названия. Вещи, которым даже Шекспир и Ван Гог не смогли бы воздать должное. Солнечные миры, пронизанные биоэнергетической сеткой, во много раз более сложно устроенной, чем человеческий глаз. Я был свидетелем ударной волны сверхновой, уничтожившей какую-то чужую солнечную систему. А потом стоял на поверхности того, что после этого осталось, – нейтронной звезды по размерам не больше Манхэттена. Они показали мне горизонт всего сущего и позволили заглянуть в бездну в тот момент, когда она пожирала солнце. Даже сейчас, когда я произношу эти слова, вы пытаетесь мысленно нарисовать себе картину происходившего, но у вас ничего не получится. Вам просто не хватит воображения.
Джим сделал паузу и продолжил:
– Они хотели очистить мою человеческую сущность величием окружающего мира, но им это не удалось. Сила моей надежды, любви и страха потрясла их. Они спросили меня, что я хочу испытать больше всего на свете. И я сказал им… – тут голос рассказчика дрогнул, – …что хочу увидеть жену. И они перенесли меня в мир, где ваша мать никогда не умирала. Где мы никогда не катились по склону горы. Где мы никогда не расставались. И вы оба привезли своих детей в эту хижину. Я играл с ними в догонялки на этой поляне. Мы плавали в пруду. Я напивался с твоей женой, Грант. И с твоим мужем, Пейдж. А летними вечерами мы все сидели на крыльце, и наш смех эхом отзывался в лесу. Я держал Джулию за руку. Вдыхать воздух того места, где твоя семья была счастлива, где она росла… это нечто… И я мог бы там остаться, остаться там навсегда… Но это было не мое. Куда бы меня ни заносило, что бы мне ни показывали, мое сердце понимало, что оно навечно здесь. В этом мире. Вместе с вами. Они не могли этого уразуметь. Ведь меня выбрали специально для подобного откровения. Хотели распахнуть передо мной вселенную. Они отделили мой дух от этой непрочной раковины с тем, чтобы я смог стать таким же, как они – энергией чистого разума, – а я хотел вернуться назад.
– Но почему? – спросил Грант.
– Почему? – Его отец рассмеялся. – Ты спрашиваешь меня: почему? Ты, человек у которого никогда не было детей? Да потому что я не разделим с вами. С обоими. С такими, какие вы есть. Для меня вы единственная реальная вещь во всей Вселенной. Вы оправдываете мое существование.
Младший Мортон махнул рукой в сторону спальни:
– А там что?
– Сейчас уже ничего. Я поглотил его.
– Хорошо, что там было?
– Вероятность вернуться, вновь занять мою физическую форму, – Джим взглянул на свои руки. – Эту антикварную штуковину… никогда не была стопроцентной. Ведь это значило не просто засунуть меня в мое старое тело. Та сущность была создана как канал коммуникации или карта памяти, если говорить понятным вам языком. И был необходим физический контакт между ней и моим телом, чтобы обеспечить успешную загрузку.
– А что, если бы ты действительно погиб в аварии?
– Они бы все равно забрали меня. Просто я не смог бы вернуться и вступить с вами в контакт. – Старик повернулся к Пейдж и похлопал ее по колену. – Милая, у тебя на лице то же выражение, которое на нем было, когда тебе было пять лет. Вижу, что ты ничуть не изменилась.
– Какое выражение, папочка?
– Как будто я тебя дурю.
– Ты хочешь сказать, что это ты находился под моей кроватью?
– Что-то с моим
