Пусть они ее несут, другие Вороны, которым все равно, куда она уходит, в какие земли. Всё в порядке. Она знает дорогу. Это теперь ее земля, там ее примут с почетом как певца, и своим пением она войдет в число тех, кто вечно хранит тайны от живых. А что до Дарра – у него теперь не осталось земли, которую он мог бы назвать своей, не осталось причины задерживаться тут или там; причины не улетать, причины оставаться.
Как далеко он улетел от поселения Озерных Людей, сколько прожил в новых землях, Дарр Дубраули не может мне рассказать. Он вновь погрузился в воронье время, время без истории. Он ел и перекрикивался с тамошними Воронами, у которых по-прежнему не было имен; он перестал считать луны, никто не говорил ему, в какой день кончалось лето и начиналась зима. Местные Вороны следовали за Во́ронами, а те следили за Волками в глухих лесах и питались остатками волчьей добычи, будь то Лось или Олень, а потом уж к падали приступали Воро́ны. Со временем он вошел в число Больших, сидел на ветке в дозоре, ждал, пока поедят меньшие и младшие, прежде чем спуститься самому: так поступают Большие. На зимних ночевках он сидел в центре стаи, беседовал с другими Воронами своего положения. Говорили они по большей части о погоде.
У него была супруга, затем другая; были птенцы. Они выросли, потом состарились и умерли, но Дарр Дубраули жил. Время шло, иногда он рассказывал какую-нибудь из своих историй, просто не мог удержаться: своим птенцам, прежде чем они могли понять; другому Большому, который мог поклониться в знак внимания или удивленно покачать головой, но чаще – не придавал рассказу значения; деревьям.
А потом, в один жаркий день в начале лета, когда высоко в голом небе распалилось солнце, несколько Ворон лежали на поросшем травой склоне в том любопытном состоянии, в которое они иногда впадают на жаре: растянулись, как мертвые, не шевелятся, прикрыли глаза и приоткрыли клювы, словно «одурманенные», как мы бы сказали. И среди них – Дарр Дубраули. Если бы я или вы там оказались, то смогли бы просто поднять его с земли и он бы не сопротивлялся.
Они лежали, обменивались изредка замечаниями о тепле, солнце и других мелочах, и вдруг с помрака послышался ритмичный звук – тонкий звон или треск, и топот, который разносился по земле так, что птицы чувствовали его крыльями и телами. Разморенные солнцем Вороны не обратили на это внимания, но Дарр Дубраули ощутил странное беспокойство и взлетел, сперва низко, но потом набрал высоту – просто посмотреть. Пожалуй, он знал, что это за шум, какие создания его производят. Дарр взлетел так высоко, что увидел, как они идут вдалеке на подне.
Да, это были Люди, как он и предполагал, множество Людей, но не такие, каких он видел прежде. Они шагали все вместе, от топота дрожала земля – так много их было; и они почти с ног до головы были покрыты металлическими пластинами, которые блестели и сверкали на солнце, как и высокие шапки, и длинные щиты, показавшиеся ему очень тяжелыми. Перед пешими ехали несколько верховых, тоже в блестящих пластинах – даже поножи и юбки сверкали. Люди несли знамена и шесты с прилаженными к ним птицами, точнее, изображениями птиц: по замыслу – хищных. Все они явно шли на какую-то битву.
Перед внутренним взором Дарра встала Лисья Шапка: давным-давно она подняла руку, словно чтобы указать на битвы, которые предвидела. «Они не нашего рода, – сказала она тогда, – и придут из земель, где мы никогда не бывали. Никак их не остановить».
Всадники увидали его: они указывали на одинокую Ворону в небе, смеялись и переговаривались друг с другом. Дарр Дубраули заложил вираж и вернулся, разглядывая их. Кто они и почему смеются? Дарр вспомнил первых Людей, которых увидел, вспомнил, как они подняли ему навстречу копья. И вот их Большой – в красном плаще – обратился к одному из своих соседей; тот снял с плеча какое-то орудие, вытащил из сумки тонкую палку и вложил в него. Дарр Дубраули, завороженно глядя, продолжал кружить над ними. Эту штуку направили на него.
Он мог бы уклониться от стрелы, если бы знал, что это нужно, но выглядело все так, будто он с другой Вороной – отцом, матерью, другом, Лисятой – перебрасывается палочкой, бросает сучок с высоты, чтобы другой подхватил, снова и снова. Тонкая палка просвистела в воздухе и ударила его под помрачное крыло, пробила оперенье, вошла между ребер и разорвала аорту.
«Смерть – не событие жизни», – утверждает философ. Мы можем вообразить, как командир в красном плаще хвалил стрелка, как легион разразился торжествующими криками, как потом прошел по телу Вороны, как труп растоптали копыта коней. Но Дарр Дубраули этого не знает. Он умер – умер, и всё.
Часть вторая
Дарр Дубраули и святые
Глава первая
Мне хочется понять, как мертвые могут быть одновременно в двух местах или вовсе нигде, что, впрочем, наверное, одно и то же. Хочу понять это так же, как Дарр Дубраули, – то есть мы оба хотим это понять; но мне хочется разделить и его понимание.
Конечно, вполне вероятно, что он мне вообще ничего не рассказывает и ничего не понимает. Он просто больная Ворона, которую я нашел у себя на заднем дворе, приютил и накормил, сам не зная зачем и почему. Может быть, черная голова, в которую я будто бы заглядываю, голос, который якобы слышу, – просто живая уиджа, слова, услышанные в шуме водопада. Наверное, можно сказать, что это folie à deux: я поверил, что он разговаривает, и потому поверил он сам.
Моя жена никогда не задумывалась особо о посмертии или ином мире. Пока она была жива, мой интерес принимал форму, скажем так, высокой иронии, но Дебра подозревала в нем нечто большее, чем я тогда готов был признать. Она спрашивала – порой даже не задавая вопроса, – как мы с ней вообще оказались вместе.
Дебра была такой посюсторонней – даже странно, как она беспокоилась о своей посмертной судьбе и жизни после смерти. Она хотела точно знать, где именно похоронят ее тело (она всегда говорила «меня», а не «мое тело»), и, как только мы получили точный диагноз и стало
