Когда они добрались до проема в частоколе, один из пленников упал. Люди набросились на него, пинали, как пинают своих Собак, били с необъяснимой жестокостью. Когда остальных увели внутрь, он остался лежать снаружи – неподвижный, скорченный.
Вот это уже всерьез заинтересовало Ворон – их собралось довольно много. Семейство было многочисленное, а зима приближалась, еды на всех не хватит. Больше они, по большому счету, ни о чем не думали.
Потом Вороны уснули и не видели, что в деревне пытки и издевательства над голыми пленниками продолжались всю ночь – в свете костров и под бой барабанов. Еще один пленник умер, или его убили, потому что победители сочли его бесполезным для себя. Но по меньшей мере один выжил – тот, который лишился двух пальцев.
Вороны не знали, да и не задумывались о том, почему Люди так обходились с пленниками. Потом, когда Дарр Дубраули выяснил причину и попытался объяснить это Воронам, ему не поверили: пленников привели в деревню, чтобы они заменили сыновей, братьев, сестер и детей, захваченных у Вороньего клана воинами других племен, других кланов, других семейств. Пленники должны были стать теми, кого забрали, теми, кого убили Люди их клана.
Скорбящие семьи – преимущественно женщины – решали, кому из пленников сохранят жизнь, сделают членами своего клана, а кого убьют и бросят на поживу Собакам, Стервятникам и Воронам. Что сильней в сердце женщины – жажда мести или горечь утраты? Тем, кто стойко держался под пытками, чаще всего сохраняли жизнь.
Тот, высокий, гордый: когда Люди вдосталь помучили его и увидели, что он не сломался, приказали ему петь – не только мучили, но унижали. Пленник запел на своем языке, а они насмехались над ним, но слушали, а потом потребовали еще песню. И тогда он запел иначе: указывал то на одного, то на другого, и Вороньи Люди смеялись над теми, кого он выбирал предметом шуток. А потом его песня вновь изменилась. Люди притихли, некоторые женщины заплакали. Наконец старшая из женщин встала и взмахом руки отослала прочь мучителей, мужчин и детей.
И все изменилось. Дарр потом услышал рассказ об этом: как пленника отвели в дом, напоили, накормили, перевязали страшные раны. Его новая мать своими руками вкладывала угощение ему в рот, клала на раны примочки. Когда бывший пленник исцелился, он уже жил в новой семье, в новом клане, который его кормил, любил, учил его своему языку и обычаям. Потерять предложенную любовь он мог, лишь отвергнув ее, отказавшись забыть, кем был прежде, отказавшись исполнять детские поручения и работы, с которых должна была начаться его новая жизнь.
У семьи, которую этот пленник заслужил отвагой и покорностью, был когда-то сын, которого захватили во время набега воины другого клана; сын этот погиб или остался жив, но все равно был для них потерян. Теперь у них снова был сын, обновленный, такой же красивый и более мудрый; сын, который со временем забудет о том, что был когда-то иным.
Поэтому с пленниками обращались именно так: в безумных муках они должны потерять всякую привязанность, все, даже самые глубокие, воспоминания о родном доме; умереть как прежние Люди, чтобы родиться новыми – членами этого клана, этого семейства.
Что ж, Дарр Дубраули знал, как оно бывает; это он понимал.
В знак того, что пленник вошел в семью, ему торжественно отрезали правое ухо, которое их прежний сын потерял когда-то в драке. С тех пор его звали Одноухим, ибо это было имя их первого сына.
Потом, рассказывая Дарру Дубраули свою историю, он всегда трогал шрам на месте уха одним из уцелевших пальцев правой руки и ухмылялся.
Из-за потерянных пальцев воин из него был никакой, но Одноухий и не желал воевать, хотя был высок, отважен и хладнокровен. Он станет песнопевцем и рассказчиком. Среди сотен его историй были и те, что он услышал ребенком в своей первой семье, хоть он никогда не открывал этого Вороньим Людям. А одну – историю о Вороне, которая отправилась на поиски Ничего, – он узнал у Дарра Дубраули. И Дарр со своей ветки над головами детей и стариков слушал, как тот пересказывает ее снова и снова, как изменяется история, и часто не понимал, где заканчивалась история и начинался он сам, услышал он ее в Ка или прожил в Имре.
Первая зима после того, как Дарр Дубраули обрел себя, выдалась тяжелой. Она началась прежде, чем опала последняя листва, и завалила все снегом, который не растаял до весны. Дарр Дубраули и Серое Перо сидели под защитой густой Сосны и следили за людскими тропами, ждали охотников, которые на широких «медвежьих лапах» пройдут по снегу, волоча тобоган с мертвым Лосем, от которого и Воронам может что-то перепасть. Оба сидели неподвижно, берегли силы.
– Как его звали? – спросил Дарр Дубраули. В этом сезоне погиб супруг Серого Пера.
– Темнолес, – ответила она. – Это имя носила его мать и вся их семья.
Здесь имена давали иначе, чем в землях, где Дарр Дубраули впервые о них узнал. Там у каждой Вороны было свое имя. Здесь дочери Серого Пера называли своих птенцов Сероперыми, хотя у них-то серого пера в крыле не было.
– Думаю, – добавила она, – если осталось имя, потерянную Ворону легче помнить.
– Знаю, – сказал он. Но все же ему казалось, что имена помогают и забывать: имя остается, остальное теряется.
Снег бесшумно падал меж сосновых ветвей.
– А зачем они нам вообще? – вдруг спросил Дарр Дубраули. – Имена. Кто их придумал?
Он это сказал, чтобы только удержаться и не начать рассказывать свою историю, которая отдалит его от Серого Пера, от этих Ворон, от его клана, – и не важно, поверят они или нет в этот рассказ из дальних стран и времен.
– Спроси у Во́ронов, – посоветовала Серое Перо. – Говорят, они знают о Воро́нах больше, чем мы сами.
– Смотри, – сказал Дарр Дубраули: внизу черные, как Медведи на снегу, Вороньи Люди тащили пустые сани.
Той зимой от сильных морозов потрескались камни над
